Новгородская икона
Софии Премудрости Божией
К предыдущей странице Оглавление К следующей странице
Воцарение государя-младенца было не на радость Церкви и государству. Недолго власть оставалась в руках правительницы-матери [1]. После преждевременной смерти Елены начались необузданные смуты бояр, которые принялись управлять государством и беспощадно губили друг друга. В этих крамолах не уважалась и святость сана первосвятителей: митрополит Даниил был свержен с митрополии указом боярским и заточен в Иосифов монастырь [2]. Преемник его Иоасаф, поставленный из игуменов Сергиевой Лавры, муж богоугодный и добродетельный, не более трех лет занимал кафедру первосвятительскую: крамольники низвергли его еще с большею наглостию и буйством. На место его возведен владыка Новгородский Макарий, святитель просвещенный, усердный ко благу Церкви и отечества.
Между тем возрастал юный самодержец-сирота. Рожденный с отличными способностями, но предоставленный с детства своим влечениям, лишенный всякого воспитания, он развивался во зле, а не в добре. Может быть, предрасположение к жестокости он всосал в себя с молоком матери, но бояре, на беду самим себе, постарались усилить в нем это предрасположение до страсти; они тешили его звериною охотою, любовались, когда он убивал животных и мучил их разными муками. "Пусть веселится державный", — говорили они. Отрок государь уже разумел, что верховная власть, которою так дерзко злоупотребляли князья Шуйские и другие бояре, принадлежит ему, а не им; видел, что они пренебрегают им, позволяя себе всякое бесчиние и наглость даже в присутствии государя. В душе отрока возникла и росла ненависть к боярам-крамольникам.
Иоанну исполнилось 17 лет. Он объявил митрополиту и боярам волю свою — венчаться на царство и вступить в брак. Торжество царского венчания совершено митрополитом Макарием в Успенском соборе 16 января 1547 г.; на Иоанна возложен был крест царский, венец Мономахов и бармы (ожерелье) [3]. С того времени самодержцы русские начали не только в сношениях с иными державами, но и внутри государства во всех актах именоваться царями, сохраняя и древний титул великих князей. В 1561 году Патриарх Константинопольский Иоасаф в знак усердия к венценосцу русскому соборною грамотою утвердил его в сане царском [4].
Со всех краев России привезли в Москву красавиц, девиц благородных. Иоанн выбрал из них девицу Анастасию Романовну, дочь вдовы Захарьиной [5]. Совершая бракосочетание царственной четы, первосвятитель Макарий в красноречивом слове поучал новобрачных творить правду и милость, посещать темницы, чтить духовенство, жаловать бояр и народ, не слушать клеветников, святить дни воскресные и праздничные молитвою и добрыми делами и соблюдать посты, воздерживаясь на это время от плотских удовольствий.
Но советы мудрого первосвятителя и влияние добродетельной супруги не могли вскоре исправить царя, приученного к шумной праздности, к забавам грубым, неблагочестивым. Нужен был сильный урок, и этот урок ниспослан в страшном пожаре, опустошившем Москву. На пепелище столицы кипел мятеж народный, Иоанн трепетал в недоумении на Воробьевых горах. Там предстал царю Благовещенский иерей Сильвестр и сильным словом пробудил заснувшую совесть юноши. Угрозы суда Божия в минуту гнева Божия потрясли сердце, не совсем еще ожесточенное. Иоанн стал как бы другим человеком. Он призвал митрополита и святителей, торжественно каялся им в грехах своих, собрал и народ на Лобном месте, оплакал пред ним свои заблуждения, слагая вину на недостойных пестунов. С чудесным исправлением царя все приняло вокруг него иной вид: удалились преступные бояре; Адашев, новый добродетельный друг царя, не знатный родом, но благонамеренный и верный, стал на ближней ступени престола — и процвело государство; нашлись в думах мужи совета, в битвах — вожди. На законы гражданские вначале обратилось внимание нового правительства: опытная дума бояр, рассмотрев уложение Иоанна III, составила новый судебник.
Собрав Собор епископов русских, царь открыл его трогательною речью, в которой изложил бедствия первых лет своих. "Отцы наши, пастыри и учители, — говорил он, — внидите в чувства ваши, прося у Бога милости и помощи, истрезвите ум и просветитесь во всяких богодухновенных обычаях, как предал нам Господь, и меня, сына своего, наказуйте и просвещайте на всякое благочестие, как подобает быть благочестивым царям, во всех праведных царских законах, во всяком благоверии и чистоте, и все православное христианство нелестно утверждайте, да непорочно сохранит истинный христианский закон. Я же единодушно всегда буду с вами исправлять и утверждать все, чему наставит вас Дух Святой; если буду вам сопротивляться, вопреки божественных правил, вы о сем не умолкайте; если же преслушник буду, воспретите мне без всякого страха, да жива будет душа моя и все сущие под властию нашею". На этом Соборе установлено празднование угодникам Божиим, новым чудотворцам Русской земли, от которых царь желал призвать благословение на свой царский сан; постановлено составить им новые службы и пересмотреть жития их [6]. Тот же Собор утвердил и предложенный ему на рассмотрение новый судебник.
|
|
|
Новгородская икона |
В 1551 году снова собрались святители русские в Москву по желанию государя [7]. Положение не только государства, но и самой Церкви требовало соборных совещаний. Беспорядки государственные, развившиеся от мятежного духа бояр и нравственной порчи самого юного самодержца, не могли не вредить и благоустройству Церкви. Церковь на восточной окраине Русского царства испытывала внешние бедствия от врагов иноплеменных, которые при вторжениях своих грабили и разрушали храмы, попирали святыню, отводили в плен священнослужителей и многих пленных христиан доводили до измены вере и отечеству.
Во внутреннем своем состоянии Церковь страдала от буйства правителей государства, которые (как мы уже видели) низвергли в течение трех лет двух первосвятителей. Когда царь, еще юный, но совращенный с доброго пути теми же боярами, уже терял уважение к постановлениям церковным, когда и сами пастыри увлекались смутами правления, неизбежно возникали важные опущения и беспорядки во внутренней жизни Церкви [8]. В самом деле, явное пренебрежение обязанностей христианских, нарушение уставов церковных, нравственные беспорядки в духовенстве, взаимное невнимание и презрение между духовенством и мирянами, — все это ясно и сильно представляет сам Стоглавый Собор. Народ по легкомыслию и невежеству легко мог увлекаться в заблуждении, своевольничать в делах веры и предаваться всей грубости своих нравов. Таковы были действия невежества при отсутствии способов к просвещению народа, при отсутствии даже самого попечения об этом важном предмете!
Предметы рассуждений Собора разделены на сто глав, откуда и самый Собор получил имя Стоглавого. В этих главах изложены вопросы царские Собору, ответы на них Собора и некоторые соборные постановления. Собор рассуждал, обличая беспорядки и бесчиния, о богослужении и уставах церковных, об иконах [9], о книгах богослужебных [10], о просфорах и просфорницах [11], о благочинии в храмах, о чине совершения таинств, о крестном знамении, о произношении аллилуии, об избрании и поставлении священнослужителей, о благочинии черного и белого духовенства, о суде церковном, или святительском, о содержании храмов и причтов, об исправлении общественных нравов и обычаев [12] . Догматов веры Собор не касался и не имел в виду опровержения какой-либо ереси.
Что сказать о достоинстве постановлений Стоглавого Собора? Справедливость требует сказать, что многие постановления Собора были полезны для Церкви и имеют свое несомненное достоинство. Таковы его определения о заведении училищ при церквах, об учреждении старост для надзора за благочинием духовенства [13], защите судебных прав клира, мысль об исправлении церковных книг, об истреблении соблазнительных пороков духовенства, суеверий и зловредных обычаев народных. Заботливость об избрании достойных служителей алтаря, о точности в соблюдении церковного устава при богослужении, о благочинии христианском в храмах, благоустроение монастырей, попечение о содержании церквей, ограничение мзды в церковных сборах, приведение в порядок судопроизводства епископского — все это показывает в членах Собора пастырскую ревность о благоустройстве Церкви отечественной. Некоторые особенные постановления Собора были весьма полезны для жизни общественной, как, например, постановления о богаделенных домах, о выкупе пленных, о принятии в церковные училища детей гражданских сословий; с добрым намерением Собор предохранял отечество от иноземных обычаев, с доброю мыслию обращал внимание на крестьян (епископских и монастырских) и людей, скитающихся по миру для собирания милостыни, открывая последним способы получать пропитание честными трудами, облегчая состояние первых чрез ограничение роскоши и корыстолюбия в монастырях. Вообще видна благонамеренность решений Собора и усилие основывать их на правилах Вселенской Церкви. Но при всем том нельзя не заметить и тех недостатков и даже погрешностей в решениях Собора, которые уничтожают его достоинство и лишают его канонической важности в Церкви.
Так, в особенности главы о двуперстном сложении для крестного знамения и сугубой аллилуии потворствуют неразумной привязанности к мнимой старине. Впрочем, в разных, дошедших до нас списках Стоглава крестное знамение и иерейское благословение "двумя персты" изложено неодинаково и неясно [14].
О сугубой аллилуии особого вопроса на соборе предложено не было. Но в одной из глав Стоглавника помещено сведение о явлении будто бы Пресвятой Богородицы великому князю Евфросину, Псковскому чудотворцу [15], с повелением произносить сугубое аллилуия (т. е. аллилуия дважды, а в третий раз: слава Тебе, Боже). Эта мнимая заповедь Божией Матери, изложенная в житии преподобного Евфросина, в виде весьма важного догмата веры введена в Стоглавник как правило для всеобщего употребления и сопровождается толкованием, наполненным самыми странными заблуждениями и нелепостями, — жалкими плодами невежества.
Должно полагать, что учение об аллилуии не принадлежит целому Собору, но есть частное мнение одного из членов его, внесенное в Стоглавник позднее переписчиками. Это тем более вероятно, что еще в 1419 году первосвятитель Фотий грамотою к новгородцам предписывал "трегубить аллилуия" (как и ныне соблюдается при православном Богослужении) и сам председатель Стоглавого Собора, митрополит Макарий, поместил такое же распоряжение в одной из книг своей великой Четьи-Минеи со строгим обличением против "сугубящих" аллилуию [16].
Подлинных актов Стоглавого Собора не сохранилось в летописях; даже ни в одном из списков сборника, называемого Стоглавником, не видим подписей лиц, бывших на Соборе, даже подписи самого митрополита Макария. Может быть, недостаток единомыслия между членами Собора в определениях или общая неуверенность в правильности и твердости соборных постановлений были причиною того, что они не были утверждены общим согласием и не могли иметь законной силы. Во всяком случае, Собор Стоглавый не имеет канонического значения для Церкви Русской, как допустивший заблуждения, сделавшиеся впоследствии опорою суеверия и расколов и в особенности как не утвержденный Греческой Церковью и позднее отвергнутый большим Собором не только русских святителей, но и Патриархов Восточных.
Спустя два года созван был снова Собор по следующему случаю: появилась, особенно в северных монастырях [17], ересь Матвея Семенова Бакшина (или Башкина). Вот сущность этой ереси.
1. Бакшин хулил Иисуса Христа, отрицая Его равенство Отцу.
2. Тело и Кровь Господа называл простым хлебом и вином.
3. Не признавал таинства покаяния по чину православной Церкви. "Как перестанет грех творити, — говорил еретик, — аще и у священника не покается, те весть ему греха".
4. Отвергал достоинство внешних учреждений церковных. — "Что такое Церковь? — говорил он. — Собрание верных? Итак, эти храмы — ничто, иконы — идолы" и проч.
5. Отеческие предания и жизнеописания Отцов называл баснословием и обвинял во властолюбии Отцов Вселенских Соборов: "Все для себя они писали, — говорил Бакшин, — чтоб им всем владеть — и царским и священническим". Кроме этого, Бакшин рассеевал много и других плевел, подкрепляя свое учение неправильным толкованием разных мест Святого Писания.
Ересь Бакшина очевидно сходна с ересью жидовствующих; но, по сознанию самого ересеучителя, наставниками его были литовские протестанты: аптекарь Матвей и Андрей Хотеев [18].
Бакшин наименовал своими последователями многих, между прочими — Артемия, отказавшегося пред тем от игуменства Сергиевой Лавры, которому Бакшин отдан был на увещание. На Артемия явились и другие доносители. Но обвинение в хуле Артемия на Святую Троицу, на таинства, на иконы Собор признал недоказанными; а за неосторожность отзывов его о некоторых предметах священных лишили его сана и заточили в Соловецкий монастырь [19].
Между зараженными вольномыслием Бакшина особенно известны стали Феодосий Косой, распутный бродяга, и такой же товарищ его Игнатий. Феодосий был слугою одного боярина в Москве, но, обокрав его, бежал на Белоозеро и постригся в монашество. За распространение нечестивых мыслей он (в 1555 г.) был взят в Москву, но и отсюда бежал вместе с Игнатием, и оба скрылись в Литве. Здесь, сбросив с себя монашество, оба женились: Косой на жидовке, Игнатий на польке, и стали новыми проповедниками.
Косой оставил и в северной России семена своих лжеучений. Мысли его сильно тревожили клирошан Хутынского монастыря. Учение Косого было совершенно сходно с ересью Бакшина. Только Косой был наглее Бакшина и, начитавшись социнианских книг, нагло высказывал самые дерзкие выходки Социна. Он прямо выставлял только один разум источником знания человеческого; прямо говорил, что смерть человеку естественна, а не есть плод вольного греха; троичности Лиц в Божестве и воплощения Сына Божия решительно не допускал; над всем внешним устройством церковным, над святыми иконами и прочим насмехался нагло.
Монах Зиновий, даровитый ученик преподобного Максима Грека, сосланный в Отенский монастырь (в 50 верстах от Новгорода) после заточения его учителя, написал здесь целую книгу против ереси Косого [20].
Около того же времени на Соборе рассматривалось дело дьяка Висковатого. После страшного пожара 1547 года возобновлялось стенное писание в придворном Благовещенском соборе; иконописцы, вызванные из Новгорода, изобразили на стенах храма вместо прежних предметов историю творения мира, Символы Веры, содержание некоторых церковных стихов в лицах, или, как говорили тогда, — "в притче". Когда окончено было стенное письмо, начались толки о новости; отставленные иконописцы явились первые с судом над новостию и распространяли между простодушными подозрение. Дьяк Висковатый, как вероятно, по особенным видам против любимца царского Сильвестра поднял открытое волнение, шумел, бранил новые иконы, а еще более надзиравших за работою. Он указывал народу в Сильвестре и Благовещенском же священнике Симеоне сообщников Бакшина. Поднялось волнение. Висковатый устно и письменно изложил пред Собором сомнения о новостях, говорил, что другие изображения, кроме показанных седьмым Вселенским Собором, запрещены; позволил себе даже говорить, что лицо Бога Отца — лицо неизобразимое. Митрополит Макарий, которому, вероятно, известны были иконописцы и их работа еще в Новгороде, словесно и письменно разрешил сомнения Висковатого. Священники Сильвестр и Симеон оправдались во взведенных на них подозрениях, и первый присовокупил: если некоторые изображения соблазняют народ, то благословит Собор рассудить, не должно ли запретить их. Собор показал, что ни на каком другом не было запрещения новым иконам, а потому нет нужды запрещать новые иконы за то, что они новы, указал в Ветхом Завете явление Бога Отца в образе Ветхого Деньми, поставил на вид Висковатому и правило Трульского Собора: "Не подобает пред людьми простыми учительного слова подвигнути, или учити, сам себе учительство усвояя, но внимати от Господа преданному чину". Висковатый принес раскаяние. Собор за то, что он произвел волнение в народе и несправедливо говорил, особенно об изображении Бога Отца, наложил на него духовную епитимию [21].
Между тем внутреннее благосостояние государства отозвалось победами над врагами: царства и области постепенно падали к ногам юного царя; обломки Золотой Орды, рассыпавшейся при Иоанне III, вошли в державу его внука. Еще недавно грозились Крым и Казань взаимно поддерживать свои силы и хан Девлет-Гирей опустошительным набегом приближался к столице, приводя в трепет думу боярскую и отрока Иоанна; в свою очередь, бежал он в степи при одном слухе о вооружении возмужавшего царя. В последний раз взволновалась Казань и возбудила гнев Иоанна. Сильные приготовления воинские предшествовали величайшему из ратных подвигов того времени. На пути к мятежному городу заложена была Свияжская крепость; увещательные грамоты митрополита возбудили ее новых поселенцев и собравшиеся полки к святому исполнению своего долга [22]. Наконец поднялся сам Иоанн; блистательный поход его имел совершенное подобие крестового; торжественность обрядов церковных мешалась с упражнениями воинскими; молебствия начинали и заключали каждый подвиг. В виду Казани расположился необъятный стан русский, и близ шатра царского разбит шатер церковный. Пред началом приступа все войско очистило совесть исповедью. Царь молился в походном храме, при совершении литургии готовясь к приобщению Святых Тайн. Когда диакон возгласил слова Евангелия: "Будет едино стадо и един пастырь!", грянул гром первого взрыва подкопов; при словах ектении: "Покорити под нозе его всякого врага и супостата" — второй взрыв поднял на воздух стены Казанские. Сеча закипела, но царь причастился и дождался конца литургии. Едва успел он сесть на коня, как принесли ему весть: "Казань взята!" Это событие совершилось 1 октября 1552 года и сопровождалось избавлением 60 тысяч христиан, томившихся в неволе мусульманской.
Торжествующий победитель сам водрузил первый крест посреди покоренного города и, обойдя по стенам с хоругвями и иконами, посвятил Пресвятой Троице бывшую столицу царства Казанского. В несколько дней создана им малая церковь Благовещения, начаток просвещения северо-востока. Неисчислимы были счастливые последствия взятия Казани, прославившего имя Иоанна в Европе и Азии: владетель Сибирский предложил ему дань, князья Горские и Черкасские — подданство. Скоро пало пред его оружием и другое царство татарское — Астрахань, хотя с меньшими усилиями. Казаки, новый народ, образовавшийся еще при его деде из разнородных племен с одним лишь условием Православия на верховьях Дона и на порогах Днепра, тревожили Крым и Литву и соединились под предводительством вождей русских, чтобы наступить на хана. Стоило одной воли Иоанновой, и последний остаток силы Батыевой исчез бы в пределах наших, но царь не послушал совета благоразумных вельмож, обратил честолюбивый взор на Ливонию, и Крым ожил для бедствий Русской земли.
Торжественно и радостно возвращался царь-победитель из покоренной Казани; рождение сына Димитрия, возвещенное ему на пути, еще более усугубило радость. Он направил путь в Лавру дивного чудотворца Сергия, чтобы принести там благодарственное моление; два святые мужа, как жильцы иных времен, встретили его у гроба Сергиева: святитель Иоасаф, пострадавший во дни его юности, и преподобный Максим Грек, доживавший в заточении многострадальную старость. Другая, более торжественная встреча ожидала его в Москве: митрополит Макарий со всем духовенством стоял на том месте, где некогда предместник его Киприан принимал икону Владимирскую как залог спасения Москвы от Тамерлана. В умиленной речи изложил царь все свои победы, смиренно относя их к молитвам святителей, и в избытке чувств простерся пред собором. В свою чреду приветствовал его Макарий, благодаря от лица всей земли Русской, и пал к ногам его с духовенством и бесчисленным народом. Последняя сладостная встреча была в Кремле — супруга Анастасия с младенцем. Крещение его ознаменовалось принятием в недра Церкви царицы и двух царей Казанских: митрополит сам испытывал искренность обращения. В новопокоренном царстве Казанском открыта, по определению Собора 1555 года, новая архиепископия, к которой причислена Казань, Свияжск, нагорная сторона, вся Вятская земля. Для устроения церквей в новопросвещенной стране и на содержание причтов царь сделал значительные пожертвования из казны; то же вменено в обязанность монастырям и святителям. Пастырем по жребию избран был Гурий, игумен Салижаровский, а в помощники ему даны архимандриты Герман и Варсонофий. Царь, отправляя Гурия в Казань, вменял ему в обязанность приводить к вере с любовию и не против воли, лучших из крестившихся наставлять при своем доме, других посылать в монастыри, не отвергать и тех, которые искали бы крещения с сознанием в вине гражданской, и ходатайствовать за подсудимых [23]. Новый первопрестольник Казанский был торжественно отпущен из Москвы на судах, сопровождаемый крестами и хоругвями.
Подвиг сокрушения царства Казанского был делом достославным не только для государства, но и для свободы и успехов веры православной, страдавшей от татар целые столетия. Памятником покорения Казани сохранился для нас воздвигнутый по повелению Иоанна один из великолепнейших, храмов московских, собор Покрова Богородицы, поражающий взоры своею необычайною, полувизантийскою, полу готическою громадою [24].
Обращение царя Иоанна на путь благочестия, правды и добра казалось искренним и прочным. Но мало-помалу обстоятельства стали возбуждать в нем чувства недоверия к добрым советникам. Жестокая болезнь едва не свела в могилу молодого венценосца и послужила началом грядущих бедствий Русского царства: на смертном одре Иоанн испытал опять смуты боярские, которые еще в детстве и отрочестве были ему так горьки. Бояре в его присутствии спорили между собою, и — что наиболее поразило умирающего — самые близкие к нему люди из страха безначалия при государе-младенце или зависти к родственникам царицы не хотели присягать законному наследнику, малолетнему царевичу Димитрию, и желали видеть на престоле двоюродного брата царского, князя Владимира Андреевича [25]. В каком волнении была душа Иоанна, когда он на пороге смерти видел непослушание, строптивость в безмолвных дотоле подданных, в усердных любимцах, когда он, государь самовластный и венчанный славою, должен был смиренно молить тех, которые еще оставались ему верными, чтоб они охраняли семейство его, хотя бы в изгнании! Иоанн перенес ужас этих минут, выздоровел и встал с одра, по-видимому, исполненный милости ко всем боярам. Казалось, он не хотел помнить того, что происходило во время его болезни, — но мог ли пылкий самодержец забыть мятеж крамольников и муки души своей, растерзанной ими в минуты борения с ужасами смерти?
С этого времени начался гибельный переворот в чувствах и делах царя, уже остывшего в любви к ближним своим советникам [26]. Отправляясь на богомолье в Кириллов Белозерский монастырь с царицею и младенцем-царевичем, Иоанн посетил на Песноше бывшего Коломенского епископа Вассиана Топоркова, друга отца его, лишенного епархии в боярское правление за лукавство и жестокосердие. Маститая старость не смягчила в нем души: склоняясь к могиле, он еще питал мирские страсти в груди, злобу и ненависть к боярам. Иоанн желал лично узнать человека, заслужившего доверенность его родителя: говорил с ним о временах Василия и требовал у него совета, как лучше править государством. Вассиан сказал ему: "Если хочешь быть истинным самодержцем, то не имей советников мудрее себя; держись правила, что ты должен учить, а не учиться, повелевать, а не повиноваться. Тогда будешь тверд на царстве и грозою вельмож. Советник мудрейший государя неминуемо овладеет им". Эти ядовитые слова проникли в глубину Иоаннова сердца. Схватив и поцеловав руку Вассиана, он с живостию сказал: "Сам отец мой не дал бы мне лучшего совета!" В Лавре Сергиевой царь беседовал в последний раз с преподобным Максимом Греком. Страдалец за правду не похвалил богомольного путешествия царского: "Пристойно ли тебе, государь, — говорил угасающий старец, — скитаться по дальним монастырям с юною супругою и с младенцем? Вездесущего не должно искать только в пустынях: весь мир исполнен славы Его. Если желаешь изъявить ревностную признательность к небесной благости, то благотвори на престоле. Завоевание Казанского царства, счастливое для России, было гибелью для многих христиан: вдовы, сироты, матери избиенных льют слезы: утешь их своею милостию. Вот дело царское". Иоанн не принял его совета, и преподобный Максим сказал ему чрез бояр последнее слово, что если он не печется об устройстве сирот и вдов, то Бог у него самого отнимет сына [27].
Предсказание Максима сбылось: царевич Димитрий скончался в дороге. Он был заменен царю двумя сынами — Иоанном и Феодором, но ничто не могло заменить царицы Анастасии. Ранняя кончина ее, после краткой болезни, отняла у неутешного супруга последнюю подпору на пути к добру. Никогда общая горесть не изображалась умилительнее и сильнее. Не двор один, а вся Москва погребала свою первую, возлюбленную царицу. Когда несли тело в девичий Вознесенский монастырь, народ не давал пути ни духовенству, ни вельможам, теснясь со стонами ко гробу. Все плакали и всех неутешнее бедные, нищие, называя Анастасию именем матери. Им хотели раздавать обыкновенную в таких случаях милостыню: они не принимали, чуждаясь всякой отрады в день печали. Но еще не знали тогда, что Анастасия унесла с собою счастие царя и царства Русского!
[1] Правление Елены было ознаменовано развратом и жестокостью. Она уморила в темнице (голодом, по уверению современников) шурина своего, князя Юрия. Родной дядя, заменявший ей отца, знаменитый изменник князь Михаил Глинский, смело обличал правительницу в зазорном ее поведении и за то был замучен в тюрьме. Сама Елена после пятилетнего правления умерла скоропостижно от яда, как свидетельствует современник Герберштейн.
[2] Бояре взяли с Даниила запись, будто бы он добровольно отказался от святительства, желая окончить жизнь в той обители, где принял пострижение. Там он загладил грехи своего честолюбия, человекоугодия и участия в кознях вельмож строгою жизнью подвижника.
[3] Венчание Иоанна IV было совершено по тому же обряду, как и венчание несчастного Димитрия, внука Иоанна III.
[4] В грамоте Патриарха, за подписью его и 36 святителей греческих, сказано: "Нынешний властитель Московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры царя Багрянородного, и митрополит Ефесский, нарочно присланный из Византии, венчал на царство великого князя русского Владимира". По исследованиям А. Ф. Вольтмана слова эти относятся не к Владимиру "Мономаху", а "монарху", т. е. к Владимиру Равноапостольному, а потому и древняя утварь царская ошибочно называется Мономаховою (Чтения Общей Истории и Древностей 1860 г., кн. 1, с. 37—41). За соборною грамотою послан был в Царьград блаженный Феодорит, просветитель лопарей. По возвращении царь подарил ему соболью шубу и 30 рублей, из которых подвижник взял только 25. Подлинная грамота сохраняется в Московском Архиве Министерства Иностранных Дел.
[5] Отец Анастасии, Роман Юрьевич, был окольничим, а дед — боярином Иоанна III. Но не знатность рода, а личные достоинства невесты оправдали царский выбор; современники приписывают Анастасии все женские добродетели: искреннее благочестие, смирение, целомудрие, милосердие, доброту души, соединенные с умом основательным и твердостию воли, которые нечувствительно укрощали пылкие страсти супруга. Летописцы свидетельствуют, что "добрая царица наставляла и приводила царя на всякие добродетели".
[6] Определено праздновать по всем церквам России следующим двенадцати чудотворцам: святому митрополиту Ионе, святому Иоанну, архиепископу Новгородскому, святому князю Александру Невскому; преподобным: Никону, "Сергиеву ученику", Пафнутию Боровскому, Макарию Калязинскому, Михаилу Копскому, Зосиме и Савватию Соловецким, Павлу Обнорскому, Дионисию Глушицкому и Александру Свирскому. Празднование только на месте подвигов и прославления назначено девяти угодникам Божиим, а именно: в Москве — блаженному Максиму, в Устюге Великом — блаженным Прокопию и Иоанну, в Муроме — благоверным князьям Константину с сыновьями Михаилом и Феодором, князю Петру и супруге его Февронии. Впрочем, двум последним назначено и повсеместное празднование (Грамота митрополита Макария в Актах Археографической Экспедиции, т. I, № 213).
[7] На Соборе присутствовали архиепископы: Новгородский Феодосий и Ростовский Никандр; епископы: Суздальский Трифон, Смоленский Гурий, Тверской Акакий, Коломенский Феодосий, Сарский Савва, Пермский Киприан и Рязанский Кассиан (впоследствии лишенный епархии за ересь) с архимандритами, игуменами и другими духовными лицами. В рассмотрении соборных постановлений принимали участие бывший митрополит Иоасаф, живший на покое в Сергиевой Лавре, и бывший архиепископ Ростовский Алексий.
[8] Сам Иоанн в речи к Собору свидетельствовал, что многие священные обычаи в церкви поисшаталися", многие предания нарушены, многое введено самовольно, вопреки древним священным установлениям: появились "безумные человеки", готовые поносить всякое доброе предприятие в пользу Церкви.
[9] Собор требовал от иконописцев, кроме искусства в иконописании, неукоризненной жизни и поручал их надзору духовных отцов; епископам вменял в обязанность надсматривать за иконописанием, лучших иконописцев отличать вниманием любви, а неискусным и людям худой жизни запрещать писать святые иконы. Он же советовал следовать в иконописании лучшим древним образцам, указывая в особенности на иконы блаженного Андрея Рублева.
[10] Порча богослужебных книг через переписывание их невежественными, полуграмотными писцами была очевидна для всех. Собор горько жаловался на неисправность книг церковных и вменил в обязанность протопопам и благочинным (поповским старостам) исправлять церковные книги по хорошим спискам и книг непересмотренных не пускать в употребление, но не мог дать надлежащего руководства и нужных пособий для выбора лучших списков. Тогда же возникло убеждение, что вместо писцов необходимо завести типографию и печатать книги. Это было приведено в исполнение, но по неудачности первых опытов первая книга Московского "печатного двора" — Апостол — напечатана не ранее 1564 года.
[11] Просфорницы (просвирни) при церквах, по определению Собора, должны быть "чистые вдовицы единобрачные, а не второбрачные", не моложе 40 или 50 лет. Черницам не дозволено быть просфорницами при мирских храмах.
[12] Собор рассуждал о выкупе пленных христиан из неволи, о необходимости богаделен и других благотворительных учреждений и строго вооружался против клятвопреступления, волшебства и разных суеверных обычаев.
[13] Десятильники, или старосты поповские (нынешние благочинные), существовали и прежде в Новгороде, Пскове и других городах, но Стоглавому Собору принадлежат правила для повсеместного назначения этих лиц. Церкви города Москвы разделены были на семь соборов и подчинены семи старостам, по одному при каждом соборе. Замечательно, что избрание "поповских старост" Собор предоставил самому духовенству (Акты Археографической Экспедиции т. I, № 238).
[14] В 1554 году игумен Сергиевой Лавры Артемий отозвался, что на Стоглавом Соборе о крестном знамении "слово было, да не доспели ничего", т. е. ничего не успели решить определенно (Акты Археографической Экспедиции т. I. № 239). Этот отзыв доказывает, что положение о двуперстии в Стоглавнике должно почитаться частным мнением, а не постановлением соборным.
[15] Преподобный Евфросин, в миру Елеазар, Псковский чудотворец, основатель Спасо-Елеазаровского монастыря в 25 верстах от Пскова, преставился 15 мая 1481 года, 95 лет от рождения. Житие его, бывшее на рассмотрении Собора, переделано с более древней редакции около 1547 года известным попом Василием. Здесь сообщается длинный рассказ о путешествии преподобного Евфросина в Царьград: речь о том, что будто Евфросин, видя "велик раскол посреде Христовой Церкви, овем бо двоящим, овем бо троящим пресвятую аллилуию, сетовал безмерною печалию пред Богом". Так как никто из русских пастырей не мог "протолковать преподобному Евфросину тайну о божественной аллилуии", то он отправился в Царьград к Патриарху Иосифу, который будто бы протолковал ему тайну аллилуии так, что ее нужно двоить, или сугубить; для большего подтверждения Патриарх будто бы дал Евфросину "писание", которым уполномочил его завесть в своем монастыре сугубую аллилуию. Затем идет речь о восстании против преподобного Евфросина всех пяти соборов Псковских, особенно некоего священника Иова. Далее говорится, будто бы первому списателю жития преподобного Евфросина являлся два раза во время тонкого сна преподобный Евфросин вместе с преподобным Серапионом и говорил: "Опиши сию тайну святой аллилуии"; наконец, явилась ему сама Пресвятая Богородица с архангелом и теми же преподобными, изъяснила ему тайну сугубой аллилуии и велела написать о ней для общего ведения. Как будто дело шло о каком-то всемирном перевороте или о столь великой тайне, без которой невозможно спасение человечества! Кроме того, Василий в своих рассказах поместил много противоречий и несообразностей исторических с жизнию преподобного Евфросина, которому усвояет слишком узкий взгляд на аллилуию, и произнес хулу на Пресвятую Богородицу, приписав ей понятия темные и даже еретические (История Русской Церкви преосвященного Филарета Черниговского, пер. III, прим. 306). Недавно отыскался в библиотеке покойного В. М. Ундольского единственный и никем не описанный экземпляр жития преподобного Евфросина первоначальной редакции, принадлежащий первой половине VI века (Житие и жизнь и подвиги преподобного отца нашего Евфросина трудолюбца и пустынножителя. Полуустав XVI в., на 117 листах, в 4-ку. Библиотека Ундольского, № 306). Здесь нет рассказа о явлении Божией Матери и чудотворцев списателю жития. Откуда же мог почерпнуть этот рассказ Василий, не заставший в живых первого, неизвестного ему даже и по имени, жизнеописателя? Нелепое суждение о важности сугубой аллилуии изложено так же, как и у Василия, только короче и темнее. И здесь также немало невежественных лжеучений. Но все эти "сонные мечтания" (по выражению осудившего их Собора 1667 года) достаточно опровергаются уставом, который составлен преподобным Евфросином для основанной им обители, и завещанием его. И устав, и завещание сохранились в Спасо-Елеазаровом монастыре: но ни в том, ни в другом документе нет ни слова об аллилуии. Мог ли бы Евфросин не преподать братии своей особого подробного постановления о таком мнимо важном предмете, составлявшем будто бы, по словам обоих списателей жития его, главную цель его деятельности?
[16] "Указ о трегубом аллилуия" помещен в книге великих Четьи-Миней за месяц август (Экземпляр Успенского Собора, пожертвованный митрополитом Макарием под 31 августа, с. 3126). Тот же "указ" помещен полнее в экземпляре Синодальной Библиотеки (л. 815—816). В тех же Великих Минеях находится ясно выраженное мнение о правильности крестного знамения тремя перстами (в августовской книге соборного экземпляра, с. 2772, и в декабрьской, с. 1907). Неоспоримое доказательство, что предстоятель Стоглавого Собора не принимал ни двуперстия, ни сугубой аллилуии!
[17] Именно в Заволожских. По выражению Курбского, "тогда за Волгою прозябоша ругания".
[18] Собор действовал против новых еретиков снисходительнее, нежели прежде против жидовствующих. Бакшин был заточен в Иосифов монастырь; некоторые из последователей его отданы под присмотр в отдаленные монастыри, "да не сеют злобы своей роду человеческому"; другие подвергнуты церковной епитимии. Гражданских казней не было.
[19] По свидетельству Курбского, Артемий "преподобный и премудрый", пустынник Заволожский, взятый за святость жизни в игумены Сергиевой Лавры, удалился оттуда снова в пустынь против воли царя, "многого ради мятежа и любостяжательных, искони законопреступных мнихов" (лаврских); потом, заподозренный в соучастии с еретиками, подвергнут истязаниям и сослан, отягченный цепями, в Соловецкий монастырь (Сказание Курбского, изд. 2-е, с. 134—135). На Соборе обвиняли его в том, что он хулил крестное знамение, считал бесполезным поминовение усопших, унижал чтение акафистов. Но Артемий отвечал, что порицал не крестное знамение, а наглое махание рукою, при небрежном осенении себя крестом, что бесполезным считал поминовение только для грешников нераскаявшихся, а чтение акафистов — для тех, которые, называя Иисуса сладчайшим и взывая к Богородице "радуйся", презирают закон Иисусов и не радят о своем спасении. Все новейшие писатели по истории Русской Церкви налагают на Артемия печать ереси и утверждают, что он, бежав из Соловков в Литву, действовал там заодно с Косым. Но нельзя не заметить: 1) что Артемий был в числе судей Бакшина и опровергал на Соборе его лжеучения, весьма сходные с учением Косого; 2) что он, когда был игуменом Лавры, испросил дозволение перевести в обитель преподобного Сергия праведного узника Максима Грека, которого глубоко почитал и старался успокоить его старость, чего никак нельзя было ожидать от еретика; 3) известный писатель Захарий Копыстенский утверждает, что "преподобный инок Артемий в Литве от ереси арианской и лютеранской многих отвергнул" (Палинодия, рукопись библ. Ундольского, № 425, л. 377). Всего более служит к оправданию Артемия весьма редкая или лучше сказать единственная, никому не известная рукопись: "Артемия старца послания против Будного и других еретиков, полуустав Белорусский, конца XVI века" библ. Ундобского, № 494. В этих посланиях на имя князя Черторисского и других лиц, излагается учение чисто православное, без всяких примесей ереси, и опровергаются лжеучения Лютера и Кальвина. В замечательном послании к царю Иоанну Артемий упоминает о епископе, который советовал ему: "Не чти иного книг, да не во ересь впадеши" (л. 151). В другом месте, оправдываясь от нареканий в ереси, просит не верить на слово ни ему самому, ни другим, "кроме верного свидетельства богодухновенных писаний". На убийство и изгнание, — говорит он, — устремляются царскою помощью, яко и древние мучители, ничто же имуще глаголати, точию: еретик! указати же явственно ереси не могут" (л. 162). Вообще, в личности Артемия скорее можно видеть жертву невежества того темного времени, нежели соумышленника еретиков.
[20] "Истины показание к вопросившим о новом учении". Монах Зиновий писал в назидание монахам которые спрашивали его об учении Косого, в том порядке, в каком передавали ему клирошане Хутынские присовокуплявшие по местам и свои мнения. Рассуждения его спокойны, ответы обдуманны, опровержения отчетливы, сведения удивляют обширностию. Зиновию известен был "Просветитель" Иосифа, и сочинение его показывает, что он выполнил свое дело далеко лучше своего предшественника (Обзор Русской духовной литературы ч. 1 с. 216).
[21] В Благовещенском соборе изображены тогда в лицах церковные стихи: "Приидите людие Триипостасному Божеству поклонимся; Единородный Сыне; Во гробе плотски". В Новгороде символические изображения появились еще ранее. Весьма вероятно, что новгородские и псковские иконописцы переняли их у западных художников, с которыми имели сношения.
[22] Еще до похода Иоанна на Казань великий заступник земли Русской, преподобный Сергий Радонежский, назнаменовал благословением своим место для христианского города Свияжска. Когда был основан Свияжск и в нем монастырь с храмом чудотворца Сергия, тогда от храмовой иконы его совершились многие исцеления. Старшины горных черемис, Пришедши в Свияжск, сказывали: "Лет за пять до основания сего города, когда место сие было еще пусто, когда Казань была спокойна, мы часто слыхали здесь русский церковный звон. Удивляясь и приходя в страх, мы посылали легких молодых людей к сему месту посмотреть, что такое происходит; и они слышали голоса прекрасно поющих, как будто в церкви, а никого не видали, кроме одного вашего старого инока, который ходил с крестом, благословлял на все стороны, как будто размерял место, где теперь город; и все то место наполнялось благоуханием. Когда посланные нами покушались ловить его, он становился невидим. Когда пускали в него стрелы, стрелы не ранили его, а летели вверх, падали на землю и ломались. Мы сказывали о сем нашим князьям, а они — царице и вельможам в Казани". (Некоторые черты жития преподобного Сергия после смерти, собр. Филаретом, митрополитом Московским, с. 58).
[23] В таком духе написана была "память" святителю Гурию (Акты Археографической Экспедиции т. I. № 241).
[24] Покровский собор, что на рву, более известный под названием храма Василия Блаженного, на площади близ Лобного места, заложен "на казенные деньги" в 1554 году; довершен уже по кончине Иоанна, сыном его царем Феодором. Строил "фрязин", т.е. один из западных художников; имя зодчего не сохранилось, но по народному преданию (впрочем, не имеющему достоверных оснований) и по отзывам иностранных писателей, царь Иоанн так был доволен зданием, что велел выколоть глаза зодчему, дабы он не мог произвести ничего подобного.
[25] Феодор Адашев (отец любимца) сказал умирающему государю: "Мы, до твоего возраста, испили чашу бед от правления боярского. Не хотим служить Захарьиным-Юрьевым!" Священник Сильвестр также клонился на сторону князя Владимира.
[26] Иоанну внушали, что не только Сильвестр, но и Алексей Адашев тайно держали сторону князя Владимира. Всего хуже было то, что ближние советники царя подверглись неприязни царицы, которая думала, что они хотели пожертвовать ею, сыном и братьями ее своему честолюбию.
[27] Преподобный Максим Грек переведен в 1551 году из Тверского Отроча монастыря в Лавру Сергиеву, наслаждался здесь полною свободою, но был изможден недугами старости после долгих страданий. Здесь он пробыл на покое еще 5 лет, преставился в 1556 году и погребен у северо-западного угла церкви Сошествия Святого Духа. Часовня над гробницею его сооружена митрополитом Московским Платоном. Святость страдальца за веру и правду ознаменована чудесами: 20 исцелений описаны в одной рукописи библиотеки В. М. Ундольского (Максима Грека житие и избранные творения, полуустав XVIII века, № 338). Последнее из описанных здесь чудес относится к 1721 году.