ИЖЕ ВО СВЯТЫХ ОТЦА НАШЕГО
ИОАННА ЗЛАТОУСТОГО
архиепископа Константинопольского
ИЗБРАННЫЕ ТВОРЕНИЯ
ТОЛКОВАНИЕ НА СВЯТОГО МАТФЕЯ ЕВАНГЕЛИСТА.
К предыдущей странице Оглавление К следующей странице
БЕСЕДА LXXXIII.
Тогда прииде с ними Иисус в весь, нарицаемую Гефсимания, и глагола учеником: седите ту, дондеже шед помолюся тамо. И поем Петра и оба сына Заведеова, нача скорбети и тужити, и глагола им: прискорбна есть душа Моя до смерти, пождите зде и бдите со Мною (Матф. XXVI, 36-38).
1. Так как ученики неразлучно были со Христом, то Он и говорит им: седите ту, дондеже шед помолюся. Он имел обыкновение молиться без них. Делал же это Он для того, чтобы и нас научить доставлять себе во время молитвы безмолвие и совершенный покой. С Собою берет только троих, и говорит им: прискорбна есть душа Моя до смерти. Для чего Он не взял всех? Для того, чтобы они не подверглись падению, и взял только тех, которые были зрителями Его славы. Но и этих он оставляет. И прешед мало молится, говоря: Отче, аще возможно, да мимоидет от Мене чаша сия, обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты. И прешед к ним, и обрете их спящих, и глагола Петрови: тако ли не возмогосте единаго часа побдети со Мною? Бдите и молитеся, да не внидете в напасть: дух бо бодр, плоть же немощна (ст. 39-41). Не без причины Он обращается особенно к Петру, тогда как и другие ученики также спали; но и здесь укоряет его по той же причине, которую я указал раньше. Потом, так как и прочие то же самое говорили, - когда Петр сказал: аще ми есть с Тобою и умрети, не отвергуся Тебе, такожде, свидетельствует евангелист, и вси ученицы реша, - то обращается ко всем и обличает их слабость. Те, которые прежде решались умереть с Ним, теперь не могли бодрствовать и сострадать Ему в Его скорби, но побеждены были сном. Он же прилежно молится, чтобы это действие не показалось притворством. По той же причине истекает из Него и пот, чтобы еретики не сказали, что Его скорбь была лицемерною. Поэтому и пот истекает из Него в виде каплей крови, и для подкрепления Его явился ангел; и было много других признаков страха, чтобы кто не сказал, что это слова ложные. По этой же причине Он и молится. А когда говорит: аще возможно, да мимоидет, то показывает этим Свое человеческое естество; словами же: обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты, показывает Свое мужество и твердость, научая нас повиноваться Богу, не смотря на противодействие природы. А так как для неразумных не довольно выражать скорбь на одном лице, то Он прибавляет и слова. Опять, так как недостаточно было одних слов, а требовались самые действия, то Он со словами соединяет и самое дело, чтобы самые притязательные противники поверили, что Он и вочеловечился, и умер. Если и при всех этих знамениях находятся такие люди, которые не верят этому, то тем более не поверили бы, если бы ничего такого не было. Смотри, какими знамениями Он доказывает истину благодатного строительства? И словами, и страданиями. Затем, придя к ученикам, говорит Петру: тако ли не возмогл еси единаго часа побдети со Мною (Марк. XIV, 37)? Все спали, между тем Он обличает Петра, напоминая ему прежние его слова. Слово: со Мною Он употребил здесь не без причины, и как бы так сказал: ты не можешь со Мною бодрствовать; как же положишь за меня душу? То же самое выражается и в следующих словах: бдите и молитеся, да не внидете в напасть. Смотри, как и здесь Он учит их не гордиться, но смирить мысль свою и сердце, и предать все Богу! То обращается к Петру, то ко всем вместе. Именно говорит одному ему: Симоне Симоне, се сатана просит вас сеяти, и Аз молихся о тебе (Лук. XXII, 31). А всем: молитесь, да не внидете в напасть, - везде сокрушая их гордость, и заставляя заботиться о себе. Далее, чтобы обличение Его не показалось жестоким, прибавляет: дух бо бодр, плоть же немощна. Хотя ты, говорит Он, и желаешь презреть смерть, однако не можешь, пока Бог не поможет тебе, потому что все плотское унижает дух. И снова молился о том же, говоря: Отче, аще не может сия (чаша) мимоити от Мене, аще не пию ея, буди воля Твоя (ст. 42), - показывая тем, что Он совершенно согласуется с волею Божиею, и что во всем должно сообразоваться с нею и искать ее. И пришед, обрете их спящих (ст. 43). Кроме того, что тогда была глубокая ночь, очи их были еще отягчены печалью. И отойдя от них, в третий раз помолился, сказав то же самое, чтобы подтвердить, что Он был совершенный человек. Слова: во второй раз и в третий раз, в Писании употребляются для означения несомненной достоверности чего-либо. Так Иосиф говорит фараону: во второй раз тебе явился сон ради истины и чтобы уверить тебя, что это действительно исполнится (Быт. XLI, 32). Поэтому и Христос говорит то же самое и в первый, и во второй и в третий раз, для того, чтобы уверить в Своем домостроительстве. Для чего Он приходит во второй раз? Для того, чтобы обличить их в том, что так погрузились в печаль, что не чувствовали даже Его присутствия. Впрочем, Он не стал обличать более, но несколько удалился от них, обнаруживая этим их великую слабость, когда они не смотря и на обличение не могли бодрствовать. А не разбудил их и не обличает снова для того, чтобы не поразить еще более уже пораженных, но отошедши от них, помолился еще, и возвратившись сказал: спите прочее и почивайте (ст. 45). Хотя это время надлежало бодрствовать, но Христос, желая показать, что они не перенесут зрелища бедствий и рассеются от ужаса, что Он не имеет нужды в их помощи, и что Он необходимо должен быть предан, говорит: спите прочее и почивайте. Се приближися час, и Сын человеческий предается в руки грешников. Этим Он снова показывает, что все происходившее с Ним было делом домостроительства.
2. Не только первые слова, но и следующие - в руки грешников, - служат к ободрению их духа, показывая, что совершающееся над Ним есть дело злобы грешников, а не Его вины в каком-либо грехе. Возстаните, идем отсюду, се приближися предаяй Мя (ст. 46). Всем этим Он научает их, что происходившее есть дело не необходимости, и не немощи, но некоторого высочайшего промышления. Он предвидел, что придет Его предатель, и не только не бежал, но пошел даже на встречу. Еще бо Ему глаголющу, се Иуда, един от обоюнадесяте, прииде и с ним народ мног с оружием и дреколми, от архиерей и старец людских (ст. 47). Хороши же орудия у священников! Они идут с мечами и дреколием. И Иуда, сказано, с ними, один из двенадцати учеников. Евангелист опять называет его одним из двенадцати, и не стыдится. Предаяй же Его, даде им знамение, глаголя: егоже аще лобжу, той есть, имите Его (ст. 48). О, какое злодеяние взял на душу свою Иуда! Какими глазами он смотрел тогда на Учителя? Какими устами лобызал Его? О, преступная душа! Что он умыслил, на что отважился? Какое дал знамение предательства? Его же аще лобжу, сказал он; он надеялся на кротость Учителя; а между тем более всего и должно было посрамить его и лишить всякого извинения то, что он предал столь кроткого Учителя. Но для чего же, ты скажешь, он дал знак? Для того, что Иисус часто, когда Его брали, удалялся от них невидимо. И в этом случае могло быть то же самое, если бы Он сам не восхотел предаться. Желая вразумить Иуду, Он ослепил пришедших взять Его и сам спросил их: кого ищете (Иоан. XVIII, 4). Но они не узнали Его, хотя были с факелами и светильниками и имели с собою Иуду. Потом, когда отвечали: Иисуса, тогда Он сказал им: Аз есмь, егоже ищете; и, обращаясь к Иуде, говорит ему: друже, на сие ли пришел еси (ст. 50)? Таким образом позволил взять Себя тогда уже, когда показал Свое могущество. А евангелист Иоанн повествует, что и в этот самый час Христос старался вразумить Иуду, говоря: Иудо, лобзанием ли Сына человеческаго предаеши (Лук. XXII, 48)? Не стыдно ли тебе предавать таким образом? Впрочем, так как Он ему не воспрещал и этого, то и допустил лобзание, и сам Себя добровольно предал. И враги возложили на Него руки и взяли в ту самую ночь, в которую совершали пасху. Так они раздражены были, так неистовствовали. Впрочем, они ничего бы не могли сделать, если бы Он сам не попустил этого. Но это не освобождает Иуду от ужасного наказания, а подвергает его гораздо большему осуждению, потому что он, видя столь великое доказательство и могущества, и снисхождения, и смирения, и кротости своего Учителя, оказался лютее всякого зверя. Итак, зная это, будем избегать любостяжания. Оно именно тогда довело Иуду до неистовства; оно научает крайней жестокости и бесчеловечию тех, которыми обладает. В самом деле, если оно заставляет отказываться от собственного спасения, то тем более располагает к пренебрежению спасением других. И страсть эта настолько сильна, что иногда превозмогает над самым сильнейшим плотским вожделением. Поэтому с большим стыдом упоминаю, что многие удерживались от распутства потому только, что жалели денег, а между тем не хотели жить целомудренно и честно по страху Христову. Будем же бегать любостяжания, - я не перестану никогда говорить об этом. Для чего ты, человек, собираешь золото? Зачем налагаешь на себя столь тяжкое рабство, столь трудное попечение, столь сильную заботу? Положим, что тебе принадлежало бы все золото, скрытое и в рудниках, и в царских чертогах. Обладая таким множеством золота, ты стал бы только беречь его, а не пользоваться им; если ты и теперь не пользуешься тем, что имеешь, но бережешь как чужое, то тем более стал бы поступать так, если бы имел больше. Обыкновенно сребролюбцы чем более имеют, тем более берегут свое имение. Но, я знаю, - скажешь ты, - что это мое. Следовательно, твое приобретание состоит только в одной мысли, а не в употреблении. Но при богатстве, - ты скажешь, - меня будут бояться другие. Напротив, чрез это ты станешь более доступным и для богатых и для нищих, для разбойников, клеветников, рабов и вообще всех коварных людей. Если хочешь быть страшным, то уничтожай причины, по которым могут уловить и оскорблять тебя все, которые стремятся к этому. Ужели ты не слыхал пословицы: нищего и неимущего не могут ограбить и сто человек? Бедность служит ему сильным защитником, которого не может взять и покорить даже сам царь.
3. Между тем сребролюбцу все причиняют скорбь: не люди, но и моль, и черви против него вооружаются. И что говорю - моль? Одно только время, без других причин, может нанести величайший вред сребролюбцу. Итак, какое же удовольствие в богатстве? Я вижу одни горести; покажи ты мне от него удовольствие! Но какие горести, ты скажешь? Заботы, наветы, вражда, ненависть, страх, ненасытная жадность и печаль. Если бы кто имел вожделение к какой -либо любезной ему девице, и между тем не мог бы удовлетворить своему вожделению, то терпел бы от этого жестокое мучение; так бывает и с богатым: хотя он имеет бесчисленные сокровища и живет только ими, однако не может удовлетворить всего своего желания; с ним бывает то же самое, что говорит Премудрый: желание скопца растлит ли девицу (Сирах. XX, 2), и якоже евнух осязаяй девицу и воздыхаяй (там же, XXX; 21), - так и все богатые. Но кто может исчислить и другие неприятности, соединенные с богатством? Как всем несносен сребролюбец: слугам, земледельцам, соседям, правителям, обижаемым, необижаемым, особенно жене, а более всех - детям? Он воспитывает их не как свободнорожденных, но хуже, чем рабов и невольников. Он имеет бесчисленные случаи навлекать на себя гнев, оскорбления, ярость, смех других, служа для всех предметом посмеяния. Вот сколько у него неприятностей! И может быть еще более, потому что нельзя всех исчислить, но один только опыт может показать их. Скажи же теперь ты: какое удовольствие получаешь от богатства? Ты скажешь: меня считают богатым. Но какое удовольствие считаться богатым? Ведь имя богатого составляет предмет зависти; а богатство - одно имя, неимеющее ничего существенного. Но богатый таким мнением о себе услаждается? Услаждается тем, о чем бы надлежало скорбеть. Почему же, ты скажешь, скорбеть? Потому что это делает его ни к чему негодным, малодушным, немужественным в путешествиях и в смерти. Предпочитая богатство всему, он любит более деньги, нежели свет солнечный. Его не веселит ни небо, потому что оно не приносит ему золота, ни солнце, потому что оно не испускает золотых лучей. Но есть такие, ты скажешь, которые наслаждаются имуществом, удовлетворяя прихотям и чреву, предаваясь пьянству и употребляя на это огромные издержки. Ты указываешь мне на богачей, которые еще хуже тех, так как они-то более всего и не наслаждаются своим богатством. Богач, о котором я говорил, будучи предан одной страсти, по крайней мере, свободен от других пороков; а эти хуже его, потому что, кроме той страсти, порабощаются еще множеству других: служат каждый день, как лютым владыкам, чреву, сладострастию, пьянству и другим видам невоздержания; содержат блудниц, делают великолепные пиры, покупают себе тунеядцев, льстецов, унижаются до противоестественного вожделения, и этим причиняют душе и телу бесчисленные болезни. Они тратят свое богатство не на нужное, но на то, что вредит телу, а вместе с ним развращает и душу, и поступают точно так же, как если бы кто, украшая тело свое, думал, что он тратит имущество для своей пользы. Таким образом, только тот один получает удовольствие от своего богатства и бывает господином его, кто пользуется им надлежащим образом. А те, о которых мы говорили, суть рабы его и невольники, так как усиливают недуги телесные и болезни душевные. Что за наслаждение там, где стеснение, вражда и возмущение свирепее всякой морской бури? Если богатство достается глупым, то оно делает их еще глупее; если распутному, то - распутнее. Но какая, ты скажешь, польза бедному от благоразумия? Тебе естественно не знать: ведь и слепой не знает, какую пользу доставляет свет. Послушай, что говорит Соломон: есть изобилие мудрости, паче безумия, якоже изобилие света, паче тьмы (Еккл. II, 13). Но как нам вразумить человека, пребывающего во тьме? А сребролюбие есть истинная тьма, так как оно препятствует видеть вещи, каковы они сами в себе, и представляет их в другом виде. Как находящийся во тьме, хотя бы и имел пред собою золотой сосуд, или драгоценный камень, или пурпуровую одежду, счел бы все это за ничто, потому что он не видит их красоты, так и сребролюбец не видит, как должно, красоты вожделенных благ. Рассей мрак, происходящий от этого недуга, и тогда увидишь вещи в их существе: они никогда так не открываются, как в бедности; никогда так не обнаруживается ничтожность того, что кажется чем-то существующим, но в самом деле есть ничто, как при жизни строгой и умеренной.
4. Но, о, бессмысленные! - вы, которые клянете нищих и говорите, что стыдно взглянуть на их домы, на их образ жизни, что от нищеты все делается гнусным, скажите мне, что составляет посрамление для дома? Ужели то, что нет в нем ложа из слоновой кости, или серебряных сосудов, а все сделано из глины и дерева? Но это-то и составляет величайшую славу и знатность дома. Когда не заботятся о вещах житейских, тогда часто всю заботу и попечение обращают на пользу души. Поэтому когда замечаешь большую заботливость о внешности, тогда стыдись этого, как великого безобразия. Домы богатых особенно безобразны. В самом деле, когда ты видишь дом, в котором столы накрыты коврами, ложи украшены серебром, как в театре, как на сцене, что может сравниться с таким безобразием? Какой дом более уподобляется части театра, назначенной для плясок, или тому, что здесь происходит: дом ли богатого, или дом бедного? Не очевидно ли, что дом богатого? Таким образом этот дом преисполнен безобразия. А. какой дом подобен дому Павла, или Авраама? Без сомнения, дом бедного. Поэтому-то он особенно красив и знатен. А чтобы тебе увериться в том, что бедность служит особенно украшением дома, войди в дом Закхея и узнай, как он украшал его, когда хотел посетить его Христос: он не побежал к соседям просить у них ковров, седалищ из слоновой кости, не вынимал из кладовых драгоценных покрывал, но украсил весь дом украшением, приличным Христу. Какое же это украшение? Пол имения моего, Господи, дам нищим, говорит он, и аще у кого похитил, возвращу четверицею (Лук. XIX, 8). Так и мы должны украшать домы, чтобы и нас посетил Христос. Это-то и есть ковры драгоценные; они приготовляются на небе, там ткутся. Где есть это, там присутствует и Царь небесный. Если же ты украшаешь чем-либо иным, то призываешь к себе дьявола и его служителей. Христос был и в доме мытаря Матфея (Матф. IX, 10). Что же этот сделал? Прежде всего украсил себя усердием, потом тем, что оставил все и последовал за Иисусом. Так и Корнилий украшал дом свой молитвами и милостынями; а потому и доныне блистает он более, нежели царские чертоги. Подлинно, безобразие дома состоит не в том, что в нем сосуды лежат в беспорядке, ложе не убрано, стены закопчены дымом, - а в грехах живущих в нем. Это ясно показывает Христос: Он не постыдился войти в подобный дом, когда в нем жил человек честный; напротив, в другой дом, хотя бы в нем был золотой потолок, никогда не войдет. Поэтому тот дом, который принимает Владыку всех, блистательнее царских палат; а этот, с золотым потолком и с золотыми столбами, подобен нечистым стокам и водопроводам, потому что украшен сосудами дьявольскими. Впрочем, сказанное мною относится не вообще к богачам, пользующимся богатством по надлежащему, но к скупым и сребролюбивым людям, которые заботятся не о нужном, но о пресыщении чрева, о вине и других подобных мерзостях, тогда как в доме бедном заботятся только о строгой жизни. Вот почему Христос никогда не входил в блистательный дом, но был в доме мытаря, начальника мытарей и рыбаря, оставя царские палаты и тех, которые облекались в дорогие одежды. Итак, если и ты желаешь призвать Его в свой дом, то укрась последний милостынями, молитвами, всенощными бдениями и усердным молением. Это и составляет украшение для Царя Христа, а внешняя пышность есть украшение для мамоны, врага Христова. Итак, никто пусть не стыдится иметь бедный дом, если в нем есть такие украшения; равно никто из богатых пусть не гордится великолепным домом, напротив, пусть стыдится, и, оставя его, пусть поревнует о первом, чтобы и на земле принять Христа, и на небе удостоиться вечных селений благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.