К предыдущей странице Оглавление К следующей странице
В числе многих заслуг для отечества бдительного и ревностного первосвятителя Иоакима нельзя умолчать об участии его в уничтожении пагубного местничества [1]. Когда по челобитной выборных людей, представленной царю Феодору боярином князем В. Голицыным, созван был Земский Собор (12 января 1682 года), Патриарх произнес сильную речь от лица духовенства [2]; все члены Собора пристали к мнению Патриарха, и разрядные книги были сожжены в присутствии царя и Собора. Таким образом, дела государственные начали приходить в порядок при тихом шестилетнем правлении царя Феодора: усмирилась Малороссия, и с Портою заключен был мир, также с другими соседями, Швециею и Польшею. Благоденствовала и Церковь: Патриарх Иоаким старался угашать расколы, распространять просвещение в училищах духовных и даже для лучшего надзора за духовенством и паствою хотел учредить в расширяющемся царстве до пятидесяти кафедр епископских, местных и викарных. Предприятие рушилось с преждевременною смертию бездетного царя Феодора (27 апреля 1682 года), и государство временно погрузилось в смуты и волнения, из которых исторгла его только мощная десница возмужавшего Петра.
Неистовый стрелецкий бунт был началом зол, когда Патриарх с благонамеренными боярами провозгласил на царство вместо болезненного Иоанна [3] десятилетнего бодрого Петра, под управлением матери его царицы Наталии и добродетельного боярина Матвеева. Честолюбивая царевна София, действуя втайне с родственными ей Милославскими, взволновала стрельцов, и жертвами их сделались в течение трехдневного бунта Матвеев, Нарышкины и все бывшие опоры царствования Алексия и Феодора; едва не погиб сам Патриарх, устремившийся с Красного крыльца увещевать толпу. Вынужденное провозглашение Иоанна для соцарствования Петру, и приглашение Софии управлять государством совокупно с малолетними братьями были плодами первого мятежа стрелецкого, стоившего отечеству столько драгоценной крови.
Спустя несколько дней смятение гражданское приняло личину церковного. Когда вся Москва была еще в трепете от кровопролития, раскольники подговорили стрельцов Титова полка "постоять за старую веру". Никогда раскол, по-видимому, не имел лучшего времени для выполнения самых безрассудных замыслов. Начальником стрельцов был князь Хованский, тайный приверженец раскола. Хованский, не столько желая защищать раскол, сколько стать первым при троне, оказал покровительство заговорщикам. Они желали доставить себе более чем полную свободу: они желали получить всю власть в свои руки и отмстить как за Соловецкую осаду, так и за казнь Аввакума и его сообщников. Хованский дал им в предводители Никиту Пустосвята, уже несколько раз осужденного за раскол [4]. Подобные Никите соловецкий беглец Савватий и другие нарочно вызваны были в Москву. Они настаивали немедленно приступить к переменам. Хованский едва уговорил их не спешить, польстив им обещанием, что предстоявшее венчание царей (23 июня) совершится по старым книгам. Никита и другие бродяги ходили между народом, призывая на защиту старого благочестия. "Постойте, постойте, православные, за истинную веру, не принимайте новой Никоновой", — шумел Пустосвят. Выборные Титова полка ходили с тем же по стрелецким полкам. Волнение становилось общим, хотя большинство стрельцов (исключая Титова полка) не согласились подписываться под челобитною, составленною бродягой, монахом Сергием.
По настояниям Хованского назначен день для выслушания челобитной — 5 июля 1682 года. В этот день толпы раскольников с шумом ворвались в Кремль. Неся пред собою аналои, образа, зажженные свечи, а за пазухами каменья, они подошли к Архангельскому собору и расположились на площади. Сергий взошел на скамью и читал вслух соловецкую челобитную. Возбужденный фанатиками народ грозно волновался. Первосвятитель с собором святителей совершал моление об усмирении мятежа. Из храма он выслал протопопа с напечатанным увещанием народу и с обличением клятвопреступному Никите. Раскольники едва не убили посланного. После молебна Патриарх возвратился в Крестовую палату. Князь Хованский не раз присылал требовать, чтобы Патриарх вышел на площадь; с тем же требованием явился он и во дворец, куда приглашен был Софиею Патриарх. София и Патриарх видели намерения заговорщиков; да и страшный опыт был так недавно. София, царица Наталия, две царевны объявили, что не оставят церкви и ее пастырей без защиты. Хованскому сказано, что собрание будет в Грановитой палате в присутствии царственных особ; там выслушана будет и челобитная.
Долго заговорщики не хотели расстаться с площадью, однако Собор открылся в палате. Близ правительницы, царицы и царевен сидели с Патриархом 7 митрополитов, 5 архиепископов, 2 епископа, между ними святитель Митрофан. Несколько архимандритов и пресвитеров, бояре и выборные войска стояли. Раскольники, по знаку Хованского, вошли в палату с шумом, с образами, аналоями, свечами. Они подали челобитную. София приказала читать ее.
"Бьют челом, — так начиналась челобитная, — священнический и иноческий чин и вси православнии христиане, опрично тех, которые Никоновым книгам последуют, а старые хулят". Патриарх заметил: "Книг старых не хулим мы, напротив, по ним и по греческим исправляются поздние испорченные; вы, судии старой и новой веры, еще не касались и грамматики, а принимаете на себе судить о вере, что принадлежит пастырям". Дерзкий Никита, несмотря на то, что ему запрещено было говорить, сказал с грубостию: "Мы пришли не о грамматике с тобою говорить, а о церковных догматах", — и продолжал шуметь в том же тоне. Холмогорский архиепископ Афанасий, сам прежде бывший в расколе, заметил Никите дерзость и грубость его. Пьяный расстрига в порыве ярости бросился на архипастыря, хотел бить его и едва удержан был одним из выборных. Далее в челобитной читали: "Цари изнемогша, архиереи падоша; просим, чтобы великие государи взыскали старое прадеда и деда их благочестие". Выраженное в этих словах сомнение о Православии царей Алексея и Феодора особенно раздражило пылкую Софию: она вскочила с места и грозила, что все царское семейство после этого уйдет из Москвы. Стрельцы струсили от этой угрозы, потому что в случае ухода царского семейства из Москвы на них поднялись бы все войска и вся земля; они поспешили успокоить гневную правительницу [5]. Патриарх взял в одну руку Евангелие святого Алексия, в другую — соборное установление патриаршества. Первое показывал как улику упорству, не желающему переменить в старом ни одной буквы. В последнем прочел Символ Веры, где написан он без прибавления слова о Святом Духе "и истинного", тогда как эта прибавка печаталась при патриархах Филарете и Иосифе. По отношению к изображению святого креста указал на сосуды преподобного Антония Римлянина. Сделано было и еще несколько указаний в древних книгах по главным пунктам спора.
Чувствуя, что ничего не сделали для себя, невежды подняли неистовый крик: "Вот так, вот так!" — кричали они, подняв двуперстное знамение. Мятежникам сказано, что решение им будет объявлено. Царственные особы удалились; за ними вышли Патриарх и прочие.
Невежды возвращались из Кремля с криком: "Победили!". На лобном месте еще раз поставили аналой и кричали: "Веруйте по-нашему, мы переспорили всех архиереев". За Яузою отзвонили в колокола.
Наутро расстриге Никите, выданному стрелецкими выборными, была отрублена голова на лобном месте; товарищи Пустосвята разосланы были по дальним монастырям, многие разбежались [6].
После столь явного и столь неистового мятежа в самих палатах царских правительство принуждено было прибегнуть к самым строгим, согласно духу времени, мерам для усмирения раскольников: раскол был совершенно запрещен в государстве: тех, которые перекрещивают совращенных, назначено казнить смертию, хотя бы они и покаялись; за укрывательство раскольников виновных бить кнутом и налагать на них пеню. Множество раскольников в отчаянии бросились за границу [7] или укрывались от правительства в непроходимых лесах севера и Сибири; самые рьяные изуверы сами стремились на казни как на мучение за веру или же сами себя сжигали в срубах; учение об очистительном подвиге самосожжения, которое проповедовал еще Аввакум, нашло себе множество последователей.
Между тем раскол, отвергнув церковный авторитет и предоставленный самому себе, распался на множество толков. Прежде всего, вследствие отвержения православной иерархии между раскольниками возник трудный вопрос: откуда брать священников? Одни стали брать их у Церкви, сманивая к себе пьяных и нищих попов и разными способами очищая в них благодать рукоположения от Никоновой скверны. Другие положили, что можно обойтись и без священства, предоставив все требоисправления выборным мирянам. Так возникли два основных толка в расколе — поповщина и беспоповщина, которые, в свою очередь, распались на множество великих толков [8], разделенных друг от друга обрядовыми разностями или степенью отрицательного отношения их к Церкви и государству. Ничем не обуздываемое отрицание часто принимает в них характер уже не раскола, а чистой ереси [9]. Еретический характер раскольнического отрицания главным образом выразился в отвержении православной иерархии, отвержении Таинств Евхаристии, Священства и Брака или в ложном представлении о силе и способах совершения этих и других Таинств, в смешении их с обрядами, раздавании, например, вместо Евхаристии пасхального хлеба (артоса) и богоявленской воды. Крайняя степень отрицания выразилась в нетовщине, которая совершенно отвергнула все Таинства и обряды и, отчаянно опустив руки, все предоставила Богу: "Пусть спасает, как Сам ведает".
После раскольничьего бунта московского правительство приняло особые настоятельные меры. Неутомимый Патриарх Иоаким составил пространное опровержение челобитной, представленной Собору 1682 года, — сочинение, достойное христианского пастыря и по духу, и по изложению, в котором видна обширная ученость, ум глубокий и основательный. Оно составляет как бы отчет в поправках Богослужения, на которые раскол указывал как на отступление от веры истинной. Каждой такой поправке показаны основания в подлинной священной древности. "Увет духовный" (так названо опровержение челобитной) разослан был ко всем архипастырям для чтения по всем церквам. Сверх того Патриарх издал еще несколько небольших сочинений против раскола [10] и отправил в разные места избранных им увещателей. Так архиепископ Холмогорский Афанасий, возвратившись в свою епархию, ревностно действовал там против "поморян" [11]. Он собрал обширную библиотеку рукописей для вразумления невежд и написал для них "Щит веры". В сибирские остроги и волости в 1688 году послан был иеродиакон Михаил "для исправления церковных догматов и духовных дел", поставленный после в игумена Енисейского с тем же назначением [12]. Игнатий Корсаков в 1689 году в сане Новоспасского архимандрита отправлен был в Кострому и Кинешму для увещания тамошних раскольников. Казанский митрополит Адриан написал для своей паствы "О крестном знамении".
Письменная деятельность Патриарха Иоакима не ограничивалась обличением расколоучителей: он должен был вести борьбу и с папизмом. Польско-латинское влияние начало беспокоить русскую иерархию еще при жизни Славеницкого, вскоре по прибытии в Москву Симеона Полоцкого. Между этими представителями двух направлений киевского образования, старого — еллино-славянского и нового — польско-латинского, с самого начала обнаружилось столкновение, в котором московская иерархия приняла сторону Епифания и старалась его авторитетом ослабить авторитет Полоцкого. По своему кроткому и миролюбивому характеру Епифаний не входил в неприязненные отношения к Симеону Полоцкому, но не скрывал и своего несочувствия к образу его мыслей, например, указывал на то, что в основу своего "Венца Веры" Полоцкий принял не Никейский, а мнимо-апостольский католический символ веры. Когда Епифанию было поручено исправлять Библию, он не принял Полоцкого в число своих сотрудников как человека, не знающего греческого языка, а знающего лишь один латинский, и заметил, что вообще в последнее время в Киеве читают одни латинские книги и от этого иногда истины не знают. После смерти Епифания Полоцкий, оставшись без соперников, начал еще резче отзываться о невежестве москвитян, держал себя заносчиво и гордо, не хотел знать ни Патриарха, ни других духовных властей, даже сочинения свои печатал без благословения Патриарха в дворцовой типографии. Патриарх Иоаким был сильно раздражен против гордого придворного монаха, обвинял его в "хлебопоклоннической ереси" (так как он учил поклоняться хлебу в Евхаристии до времени его действительного пресущеетвления), называл его орудием иезуитов. Но Полоцкий был недоступен для патриаршей власти, потому что находил себе сильную поддержку в царе и при дворе [13].
Симеон Полоцкий отличался также как проповедник. Живая проповедь, давно уже замолкшая на севере, начала подавать голос с половины XVII века, особенно по примеру южной Руси. Еще Патриарх Никон дозволил Епифанию Славинецкому произносить иногда проповеди, а в 1667 году восточные патриархи Паисий и Макарий преподали благословение прихожанам церкви Иоанна Богослова иметь по их желанию священника-проповедника. Однако для Русской Церкви нужен был пример человека сильного, чтобы ослабить предубеждение народное против проповеди. И таким явился Симеон Полоцкий. Воспитанник южных училищ, даровитый ученик просвещенного и добродетельного Лазаря Барановича, учитель царский, уверенный в благоволении своего венценосного воспитанника, Симеон, с пылким умом, с живым воображением, с жаждою деятельности, свободно стал на кафедру. Успех проповедника был блистательный. Произнесенные им поучения на воскресные дни ("Обед душевный", изданный в Москве, 1681) и на праздники ("Вечеря душевная", 1683) быстро распространились по России; они стали известны еще прежде, чем вышли из типографии [14]. Однако ж новость Полоцкого для иных была странностию, а те, которым не нравилась власть его при дворе, особенно желали найти в новом что-нибудь худое. Патриарх Иоаким с неудовольствием смотрел на проповедника, но не мог запретить ему [15]. Впрочем, к чести Полоцкого нужно сказать, что он, не ограничиваясь тонкостями киевской схоластики, имел в виду живые, практические цели и умел приспособляться к потребностям и понятиям слушателей: он сильно укорял духовенство за леность к назиданию паствы, обличал невежество народа, раскола, грязные пороки, суеверия, остатки язычества — веру в волшебство, в нашептывание, заговоры, встречи, приметы, ложные чудеса и святыни, обличал народные игры, праздники Коляды и Купалы, проповедовал необходимость просвещения и обращался к царю с молением об умножении школ и учителей.
Пример Полоцкого не остался без подражателей: в пермских усольях умного Строганова, поощряемый его покровительством, неизвестный по имени, приходский священник городка Орла написал книгу "Статир, или Поучения воскресные и праздничные", подражая, как сам он говорил, поучениям святых отцов — премудрого Кирилла Транквиллиона и "трудолюбивого, разумного отца Симеона Полоцкого". Сей неученый, но со здравым смыслом проповедник умно рассуждал о нужде живой проповеди. Но ему нелегко обходилась проповедь его; невежи прихожане кричали: "Здесь бывали у нас священники добрые, но не делали того, а жили попросту; откуда же этот вводит странности?" В предисловии к "Статиру" проповедник излагает обстоятельства жизни своей в любопытном рассказе, по которому можно судить о степени образования нашего духовенства в конце XVII века [16].
Последним трудом Полоцкого была грамота для новой Академии [17]. Мы видели, что царь Феодор, не желая ограничиться одними начатками еллинского учения, захотел устроить высшее училище — Академию. Намерение царя сделалось известным на западе Европы, и ученые стали являться из Польши с намерением занять места наставников в будущей академии. В 1681 году прибыл в Москву с этою целью некто Ян Белободский, бывший кальвинским проповедником в Слуцке. Симоновский архимандрит Гавриил Дамецкий и Павел Негребецкий, выходец из Польши, вскоре из бесед с ним открыли его неправомыслие [18]. Белободский обличен был самим Патриархом в неправомыслии и не допущен в училище. Осторожный царь не хотел поручить академию даже ученым из юго-западных областей русских, которых представлял ему Негребецкий как мужей отлично образованных и твердых в Православии. Русский посланник в Царьграде Возницын по воле царя, в 1682 году обратился к патриархам Цареградскому, Антиохийскому и Александрийскому с прошением прислать в Москву испытанных в Православии и учении наставников, и Патриарх Иоаким писал о том же к Патриарху Иерусалимскому Досифею [19].
Написанная Полоцким грамота замечательна во многих отношениях. Академии предназначалось быть верховным училищем всех свободных наук, храмом мудрости духовной и гражданской со всеми правами самостоятельного ученого корпуса, какими пользовались в то время европейские университеты: она должна была управляться советом профессоров под председательством избираемого из среды их блюстителя, или ректора, подлежала только собственному суду во всех делах, кроме уголовных, могла приобретать всякого рода имущество в полную безотчетную собственность. Учащиеся из низших сословий народа только чрез нее получали право на высшие степени государственной службы по части гражданской; для благородных академический аттестат облегчал и сокращал производство, давая немедленно чины, соответственные успехам. Сверх того академии принадлежало право заведования всею системой народного образования и воспитания: без разрешения академии не дозволялось нигде заводить училищ, ни даже иметь домашних наставников и учителей. Иностранные ученые, приезжающие в Россию, должны были подвергаться испытанию в академии и только на основании полученных от нее свидетельств допускались к свободному пребыванию в государстве. Наконец, сообразно с духом времени академическая конференция облечена была грозною властью верховного судилища по делам веры и благочестия над людьми всякого чина и звания. Ректору же и учителям вменялось в обязанность наблюдать, чтобы ни у духовных, ни у мирян не было в домах запрещенных книг и чтобы не учившиеся свободным наукам не вступали в состязания о вере.
Общие понятия о важности и целях христианского просвещения изложены в первом пункте грамоты [20]. Далее исчисляются предметы преподавания: грамматика, пиитика, риторика, диалектика, философия разумительная (умозрительная), естественная (физика), богословие созерцательное (учащее вещей Божественных) и деятельное (учащее очищению совести), право церковное и гражданское (учение правосудия духовного и мирского) и прочие свободные науки.
От блюстителя и учителей требовалась присяга в твердом сохранении Православия. Если кто из учителей пожелает определиться на царскую службу, то не иначе может быть принят, как со свидетельством ректора и прочих учителей. А за продолжительную усердную службу при академии, засвидетельствованную ректором, учителю обещается особая пенсия от щедрот царских.
Поместить Академию предназначалось в Заиконоспасском монастыре, в котором для сего обещано построить до Неглинных ворот здание на казенный счет. На содержание училища, учителей и учеников приписывались к Заиконоспасскому монастырю еще семь монастырей с их вотчинами. Сверх того царь прибавлял еще на содержание Академии свою дворцовую Вышегородскую волость в Верейском уезде со всеми угодьями и мельницами и несколько пустошей. Наконец, чтоб обеспечить академию со стороны учебных пособий, царь обещал предоставить академии царскую библиотеку [21].
После кончины Феодора, не успевшего привести в исполнение задуманного им великого дела, бунт стрелецкий и волнения, поднятые раскольниками, отвлекли на время правительство от устройства академии; впрочем, учение в типографской школе продолжалось. По укрощении мятежей, когда бразды правления приняла царевна София, заботы о начатом деле образования возобновились, и два ученых инока представили царевне просьбы в стихах о водворении наук в столице по плану Феодора. Первым был Чудовский иеродиакон Карион Истомин, который в ноябре 1682 года поднес просьбу в стихах: в ней он изображает высокое значение мудрости, восхваляет ум Софии, напоминает ей заботы отца ее и брата о просвещении своих подданных и просит, чтоб она умолила братьев своих Иоанна и Петра утвердить в Москве полный курс образования [22]. Другой был настоятель Заиконоспасского монастыря иеромонах Сильвестр Медведев, ученик Симеона Полоцкого, в январе 1685 года он представил царевне грамоту царя Феодора об учреждении академии и вместе с нею также свое стихотворное послание [23]. Но, вероятно вследствие влияния Патриарха Иоакима, который неблагоприятно смотрел на Медведева как поборника латинства, опасался видеть его блюстителем будущей академии, — привилегии академии не были утверждены руками царей. В это время в Москву уже ожидали учителей греческих, за которыми посылали к восточным патриархам.
В марте 1685 года прибыли в Москву после многотрудного и продолжительного путешествия два родных брата — иеромонахи Иоанникий и Софроний Лихуды [24]. Они представили в посольском приказе две грамоты: одну — от восточных патриархов, свидетельствующую о их Православии и учености, а другую — от гетмана Самойловича, обласкавшего путников при проезде через Малороссию. Цари и царевна приняли милостиво ученых восточных наставников; для них построены были особые деревянные кельи в Богоявленском монастыре.
Здесь начались труды Лихудовы [25]. Между тем приступлено к постройке обширного здания для академии в Заиконоспасском монастыре, чему весьма много содействовал и деньгами и распоряжениями сильный в то время при дворе князь Василий Васильевич Голицын, которого Лихуды называли своим "заступником, защитителем, помощником, покровом и прибежищем". Здание было окончено в 1686 году: сам Патриарх с собором духовенства присутствовал при открытии его и благословил перейти туда Лихудам с учениками из Богоявленского монастыря. Открылся полный, но постепенный курс учения на двух языках, латинском и греческом. Грамматику и пиитику Лихуды преподавали на греческом, а риторику, логику и физику на обоих языках. Успехи учеников так были блистательны, что они в три года изучили означенные науки, могли говорить на обоих языках и перевели несколько книг на славянский язык.
Но едва только первые семена науки начали приносить плоды, как учители подверглись тяжким искушениям. Еще до приезда Лихудов в Москву начали распространяться в народе неправильные толки о Таинстве Евхаристии, принесенные с Запада: некоторые держались мнения лютеран о значении хлеба и вина в Евхаристии; другие принимали учение римских католиков о времени пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь Христову. В девятый день по приезде Лихуды уже имели спор о святой Евхаристии с поляком Белободским в присутствии царей и придворных. Белободский не мог устоять в споре с православными докторами богословия и, наконец, сознался, что он "непричастен богословия". Но такое благоприятное окончание спора было только началом продолжительных состязаний. В главе приверженцев римско-католического учения о Евхаристии стоял строитель Заиконоспасского монастыря иеромонах Сильвестр Медведев, по отзывам современников, "чернец великого ума и остроты ученой [26]. Он представил свои мысли в сочинении под названием "Манна", усиливаясь в нем доказывать, что хлеб и вино пресуществляются в Тело и Кровь Христовы при произнесении слов Спасителя, выражающих установление Таинства: "Примите, ядите, сие есть тело Мое, пиите от нея вси, сия есть кровь Моя", — и не считал важными последующие слова молитвы церковной, которою призывается на освящаемые Дары благодать Святого Духа. Для опровержения сего мнения Лихуды написали: "Акос, или врачевание, противополагаемое ядовитым угрызениям змиевым", — и на основании многих свидетельств, взятых из преданий апостольских и писаний святых отцов, изложили православное учение о времени пресуществления. Против "акоса" Сильвестр написал: "Тетрадь на Иоанникия и Софрония Лихудов", на которую Лихуды отвечали "Диалогами грека учителя к некоему иисуиту". Спор зашел так далеко, что о высоких предметах святейшего Таинства даже простой народ стал толковать на торжищах. Для пресечения соблазна Патриарх Иоаким вступил в сношения с восточными патриархами, которые и прислали целое собрание церковных свидетельств, подтверждающих православное учение о Святой Евхаристии [27]. Сверх того он с особенною пастырскою строгостию прислал послания к духовным властям киевским, подозревая, что ложные мнения первоначально возникли на юге России, и получил от них удостоверительные листы, которыми они соглашались с православным учением и отвергали заблуждение папистов [28].
В это время первосвятитель Московский мог иметь властное влияние на южнорусскую Православную Церковь: Киевская митрополия была уже подчинена Патриарху Московскому и всея России.
При гетмане Самойловиче настало самое удобное время для соединения Киева с Москвою в церковном отношении. Мы видели, что это дело было близко к успеху при Богдане Хмельницком и Патриархе Никоне, но удаление последнего и, наконец, низвержение его отсрочило успех соединения надолго. Теперь гетман Самойлович также сознавал необходимость быть верным Москве и вместе с тем, подобно Хмельницкому, все в Малороссии старался подчинить своей власти, от всех требовал к себе полнейшего повиновения; а Патриарх Иоаким еще более Никона способен был устроить это дело, потому что он лучше Никона знал состояние малороссийского духовенства, так как в юности своей много лет провел в Малороссии [29].
Переписка между Патриархом Иоакимом и гетманом Самойловичем относительно поставления в Киев митрополита начинается с 1683 года. В письме к Самойловичу (от 4 сентября 1683 г.) Патриарх высказывает глубочайшее сожаление о том, что, подошедшим к нему слухам, Киевская митрополия без начального пастыря, Киевского митрополита, всякого благочиния лишилась. Действительно, положение иерархии в Киевской митрополии могло подать повод Патриарху, к сожалению, и к вмешательству в дела митрополии. Иерархия тогда совсем пала. Вместо настоящих архиереев в Киевской митрополии ходило много греческих и сербских архиереев, изгнанных патриархами и даже лишенных сана, которые тем не менее за недостатком в Малороссии настоящих архиереев совершали всякие священнодействия и рукоположения. Но еще более сильное побуждение заботиться об избрании в Киев митрополита имел Московский Патриарх потому, что в то же время могло выставить претендента на ту же митрополию польское правительство, которое возобновило попытку привлечь в унию представителей южнорусской иерархии — епископов тех областей, которые находились еще под польским обладанием. Один из них, Иосиф Шумлянский, епископ Львовский, охотно согласился принять унию. Снискав себе таким образом расположение польского правительства, он начал незаконно титуловаться администратором Киевской митрополии и старался возбудить в Малороссии мятеж против Москвы.
Вслед за тем (в 1684 г.), когда гетман Самойлович заботился о приискании достойного лица для занятия престола Киевской митрополии, прибыл в Батурин епископ Луцкий и Острожский Гедеон Святополк, князь Четвертинский, знаменитый происхождением и страданиями за веру православную [30]. На съезде в Киеве он был избран на митрополию и тогда же изъявил непременное свое желание принять жезл архипастырский не от кого другого, как от первосвятителя всероссийского в Москве. После продолжительной переписки о правах и преимуществах будущего архипастыря Киевского, цари и царевна изъявили полное согласие на присоединение южной митрополии; а Патриарх Иоаким с великою радостию отвечал Самойловичу, что он согласен избранного архипастыря на престол Киевской епархии возвести и благословением его утвердить, во-первых, потому, что с самого начала распространения христианской веры в России митрополия была одна и повсюду россияне были в повиновении и послушании всероссийскому престолу; во-вторых, потому, что когда Собором всех святейших Восточной Церкви патриархов устроился в царствующем граде Москве патриарший престол, то на Соборе повелено было всем российских престолов архиереям повиноваться патриаршему престолу Московскому. В особом письме к Четвертинскому Иоаким приглашал его в Москву для посвящения.
Прибыв в Москву с многолюдною свитою духовных и мирских лиц, Гедеон был посвящен в сан митрополита Киевского 8 ноября 1685 года, при торжественном служении Патриарха в Московском Успенском соборе и в присутствии царей. Стоя пред Патриархом среди церкви на орлеце и произнося обыкновенную архиерейскую присягу, Гедеон давал обещание, что во всем будет повиноваться Московскому Патриарху [31]. После посвящения он получил драгоценные дары от щедроты царской [32] и две утвердительные грамоты: одну от царей, другую от Патриарха. В первой из них подтверждены все привилегии, о которых просил гетман [33], за исключением одной — права называться экзархом Константинопольского Патриарха. В грамоте, данной от патриарха, заметно стремление с его стороны поставить Гедеона на такое же положение, в каком были и другие митрополиты, подчиненные Московскому Патриарху. Так, он титулует новопоставленного митрополита "митрополитом Киевским и Галицким и Малыя России", но ни разу не называет его митрополитом всея России, как назывались до того времени Киевские митрополиты. Дозволяя Гедеону носить митру с крестом и ношение креста пред ним в его епархии, Патриарх "ради единичества" с прочими российскими митрополитами повелевает носить белый клобук, что до сих пор не было в обыкновении у Киевских митрополитов по примеру святителей восточных. О неподсудности митрополита Патриарху по делам администрации (чего особенно добивался гетман) в патриаршей грамоте не упоминалось [34].
После того как Гедеон Четвертинский принял посвящение в сан митрополита Киевского в Москве от Московского Патриарха и торжественно обещал повиноваться ему во всем, подчинение Киевской митрополии Московскому Патриарху уже совершилось на деле. Но пока Константинопольский Патриарх не изъявил своего согласия, присоединение не могло еще считаться совершенно законным. Притом гетман и Четвертинский считали необходимым, чтобы Константинопольский Патриарх знал о совершающемся подчинении Киевской митрополии Московскому патриархату и дал на это свое согласие: они опасались, чтобы Вселенский Патриарх не поразил их своим проклятием, чему уже бывали примеры [35]. Немедленно после посвящения Гедеона отправлено было посольство в Константинополь, и чрез год получены грамоты от Патриарха Константинопольского Дионисия и Иерусалимского Досифея, разрешающие подчинение южнорусской Церкви Московскому Патриарху [36].
Таким образом благоразумный и деятельный Патриарх Иоаким блистательно довершил то, чего не успели в свое время сделать великий Патриарх Никон и незабвенный гетман Богдан Хмельницкий [37]. Присоединение Киевской митрополии к Москве имело весьма важное значение для современной церковной и государственной жизни. С одной стороны, оно давало Московскому первосвятителю возможность следить за учением православной веры на юге, не допуская лжеучений, притекающих с Запада. С другой — предотвращалась возможность участия духовных властей в смутах, возбуждаемых честолюбцами, которые постоянно находили поддержку в местном духовенстве [38]. Наконец, самое соединение политическое, совершенное Богданом, оставалось непрочным без единства религиозного, которое одно могло связать неразрывными узами малороссийский юг и великороссийский север в одну обширную Россию посредством единства Церкви.
Совершив великое дело соединения, Иоаким явил себя самым глубоким политиком XVII века, тем более что светлый ум его прозревал еще далее для блага и силы России. В нем созрела обширная мысль: соединить под властию патриаршего престола всея Руси, как основанного Первозванным Апостолом, всех православных наших единоплеменников на юге Европы. Эту мысль подтвердил сербский митрополит Савва II Бранкович, приезжавший в Россию для сбора в пользу своей кафедры, разоренной междоусобиями [39]. Выехавший из Болгарии в Москву князь Ростислав Страшимирович еще более утвердил Иоакима в его намерениях: обласканный Патриархом, он обещал склонить к церковному соединению не только своих единоземцев, между которыми имел много приверженцев, как единственный потомок государей болгарских [40], но даже и сербов с черногорцами и молдаван с волохами. Иоаким надеялся приклонить Вселенского Патриарха к отказу от духовной власти над этими странами, как достиг той же цели относительно Малороссии; но племянник его Дубровский, посланный им в Царьград для предварительных переговоров с греческим духовенством и турецким правительством об этом деле, едва спасся от разъяренной черни, когда в Константинополе получено известие, что в Москве подписан (26 апреля 1686 г.) наступательный и оборонительный союз с Польшею против Крыма и Турции [41]. Эта неудачная попытка завоевания Крыма, предпринятая по внушению славолюбивого князя В. Голицына, вопреки желанию Патриарха Иоакима, вопреки убедительному молению Цареградского Патриарха [42] и настояниям умного гетмана Самойловича [43] — послужила препятствием к тому великому делу, которое и доныне еще не вполне совершилось: мы разумеем здесь освобождение православных славян, и в особенности многострадального народа болгарского, от греческой иерархии и возвращение им права иметь своих единоплеменных архипастырей и возносить свои молитвы пред престолом Божиим на своем родном языке.
[1] Устрялов в своей Русской Истории говорит, что "местничество в некотором смысле стесняло даже власть самодержавную, ибо воля государя была священна во всех случаях, кроме расчетов об отечестве: подданные беспрекословно исполняли все веления его, не роптали на самые тяжелые опалы, отнимавшие у них имущество, свободу, жизнь; но как скоро сталкивались права родословные, обиженный отказывался от назначенной ему должности и часто охотнее подвергался ссылке в Сибирь, чтобы только не запятнать своей чести, т. е. не стоять на равной степени с товарищем, прапрадед которого был в низшем звании в сравнении с его прапрадедом. Легко вообразить, до какой степени озабочивали государя пустые споры людей, самых близких к престолу, и сколь пагубны были неминуемые следствия несогласия, порождаемого местничеством, особенно в военное время. Эти споры погубили Шеина под Смоленском, Ромодановского под Конотопом, Шереметева под Чудновом и Хованского в Литве".
[2] Патриарх сказал, между прочим, что от местничества, "аки от источника горчайшаго вся злая и Богу зело мерзкая и всем нашим царственным делам вредительная происходили, и благое начинание, яко возрастную пшеницу терние, подавляло и до благополучнаго совершения к восприятию плодов благих не допускало, и не точию род, егда со иным родом за оное местничество многовременныя злобы имел, но и в едином роде таковоеж враждование и ненависть содевались; и аще бы о всех тех противных случаях донести вашему царскому величеству, то б от тягости ваша царская ушеса понести сего не могли. Аз же и со всем освященным собором не имеем никоея достойныя похвалы принести великому вашему царскому намерению за премудрое ваше благоволение" (Соловьев, История России, XIII, 320).
[3] "Скорбного главою", по выражению современников, и вовсе неспособного к делам правления.
[4] После своего покаяния на Соборе 1667 года Никита опять совратился в раскол и успел приобрести себе у раскольников громкую репутацию непобедимого книжника. Сам Хованский сказал про него, "что он всем заградит уста, что и прежде никто не мог его перекричать".
[5] Некоторые из бунтовщиков сказали царевне: "Пора, государыня, давно вам в монастырь: только-де царством мутит".
[6] В числе последних был и Савва, позднее написавший раскольничью "Историю о вере, или Сказание о Соборе 1682 года". Отобранная у товарищей Пустосвята при следствии над ними книга показала, какими низкими уловками вовлекали они простых людей в обман. В этой старинной книге все слова, которые говорили против раскола, были подскоблены и заменены другими, согласно с мыслями раскола.
[7] Многие тысячи раскольников, преступая клятву в верности царю, бежали за границу и завели там гнездо раскола. Так основались в Лифляндии известные поселения раскольников по берегу Пейпуса. Другие в 1683 году перешли за рубеж польский и основали долго бывшую в славе у раскольников Ветку и столь же славное Стародубье. Иные делали еще хуже: бежали в Крым к татарам и оттуда вместе с мусульманами то с моря, то сухим путем делали набеги на Россию, грабили и убивали христиан; или скрывались в гребнях Кавказа близ рек Терека и Кумы и оттуда делали набеги на мирных поселенцев по примеру диких горцев.
[8] Цель и пределы наших "Рассказов" не дозволяют нам входить в подробности истории раскола и его толков.
[9] Не говорим здесь о ересях случайных, не составляющих сущности раскола, каковы, например, мнение Аввакума, что Троица Трисущна в трех равных естествах, что Христос Бог особый сидит на четвертом престоле, соцарствуя Троице, что душа человека и ангелы плотовидны; или противоположное мнение дьякона Федора, что Троица несекома, однолица. Подобные мнения зависели от личного невежества расколоучителей.
[10] Таковы: 1. "Извещение чудесе, бывшего в царствующем и богоспасаемом граде Москве, о сложении трех первых перстов, ими же подобает воображати крестное знамение на себе всякому православному христианину, по древнепреданному от отцов преданию", 1677 г. 2. "Поучение ко всем православным христианам", 1681 г. 3. "Слово благодарственное Господу Богу"... за избавление Церкви от раскольников 5 июля 7190 г. 4. "Послание ко всем возлюбленным святыя, восточныя, православныя Церкви сынам" 5. Список с соборного определения о казни Никиты Пустосвята, 1682 г. 6. Клятвенное объявление на ругатели святых икон после 1684 года.
[11] Исторические акты V. № 93.
[12] Там же, № 160.
[13] Симеону Полоцкому особенно покровительствовал царь Феодор, который учился у него латинскому и польскому языкам, так что Полоцкий сохранил свою силу и влияние при дворе до самой своей кончины.
[14] Сильвестр Медведев в 1676 году писал об этих сочинениях к Полоцкому: "Поучения недельные и праздничные скончал еси и оныя начал еси читать в церкве, имеюще намерение в кииждо неделю и во всякий праздник народу прочитати". Следовательно, те и другие поучения были говорены с кафедры.
[15] Патриарх Иоаким называл "Обед душевный" исполненным душевных бед. Впрочем, уже по смерти Полоцкого, произнося осуждение на проповеди его, Патриарх прибавил: "А могло быть, сочинитель имел другие мысли".
[16] "Статир, или Поучения воскресные и другие числом 156, сочиненные в 1684 году неизвестным приходским священником Пермской епархии в городке Орле" (Рукопись Румянцевского Музея № 411). В предисловии автор говорит о самом себе: "Аз поселянин сый и навозогреб, сущий невежа, отца имам усмаря, деда портнягу, прадеда скотопаса... к дровосечеству немощен, к земледеланию ленив, к купле несмыслен, в просительство стыждуся и от последней грубости поступих несмысленне, восприях сан диаконства: не яко Богу служити но тунежительства ради... И препроводих лет пятерицу во обители Пыскорского монастыря и ту покусихся то части святых книг читания и восприях мало ведения о законе Божии... Восприях же и сан священства, служих два лета во граде Соли-Камской... По сих возвести Божия благодать о мне недостойном благородному и великоименитому господину Григорию Строганову". Далее повествует, что Строганов перевел его к церкви Похвалы Богородицы в вотчине своей на Орле-городке. "Убеди же мя, невежду сущего, в церкви Божии люди учити, зело бо он любляше поучении Божественного закона слушати".
[17] В превосходном сочинении г. профессора Московской Духовной Академии, доктора богословия С. К. Смирнова: "История Славено-Греко-Латинской Академии" (с. 15 и 16) приведены доказательства того, что сочинителем грамоты нельзя признать никого другого, кроме Симеона Полоцкого, как представителя в то время западного образования в Москве и имевшего большую силу при дворе.
[18] Рукопись Московской Духовной Академии, № 68.
[19] История Славено-Греко-Латинской Академии, с. 11.
[20] "Мудростию слава Божия умножается, православная вера от злокозненных еретических хитростей в целости сохраняется и расширяется; варварские народы богознанием просвещаются, иноверные царствия к благоверию обращаются, правоверные же ко известнейшему познанию догматов веры достигают и очищение совести хранити научаются.
[21] Впрочем, эту грамоту нельзя принимать за устав Академии: в ней же царь неоднократно обещается выдать устав, например, в пункте четвертом "блюстителю училищ и учителим творити крестное целование по чину, иже от Нас Великого Государя во устав Академическом". Тут самая грамота называется привилегиею: "Аще кто явится противность сему привилегию каковую привносяй" и проч.
[22] История Славяно-Греко-Латинской Академии с. 396—400.
[23] Древняя Российская Вивлиофика, ч. VI.
[24] Фамилия Лихудов замечательна и древностию и знатностию. Еще в XI веке князья Лихуды занимали высшие места в Греческой империи. Потомки их по разорении Царьграда турками переселились на остров Кефалонию. Здесь от одного из Лихудов, Марка, родились Иоанн и Спиридон, после в монашестве — Иоанникий и Софроний. Начатки учения сообщил юным Лихудам один священник кефалонийский; потом они учились богословию и философии в Венеции и в падуанской академии, где и получили докторские дипломы. В 1670 году возвратились в Кефалонию, приняли пострижение, посвящены в иерейский сан, учили и проповедовали. В 1683 году, в марте месяце, оба брата отправились на венецианском корабле в Константинополь и здесь, выдержав испытание в учении и Православии, по поручению Патриарха Дионисия в продолжение пяти месяцев неоднократно говорили поучения в кафедральной церкви в присутствии всех духовных властей. По предложению патриархов они охотно согласились ехать в Россию.
[25] На первый раз перевели к ним для обучения греческому языку пять учеников из типографской школы, а именно: Алексея Барсова, Николая Семенова-Головина, Федора Поликарпова, Федота Агеева и Иосифа Афанасьева; к ним присоединились Чудовский монах Иов и иеродиакон Богоявленского монастыря Палладий Рогов. По переведении академии в Заиконоспасский монастырь к ним присоединены все ученики типографской школы и вновь принято до 40 боярских детей и значительное число разночинцев.
[26] В то время еще сильна была партия сторонников западного образования — учеников незадолго перед тем умершего Симеона Полоцкого. Во главе ее стоял Сильвестр, враждебно расположенный к Лихудам с самого их приезда в Москву. Потеряв надежду быть главою Академии, он стал жаловаться, что Лихуды захватили под школы землю, принадлежащую его монастырю, что они посевают в учениках плевелы ересей, и подобными клеветами успел при дворе охладить расположение к Лихудам.
[27] Вся история этих споров подробно изложена в статье покойного А. И. Смеловского: "Братья Лихуды" в журнале Министерства Народного Просвещения 1845 года.
[28] По окончании указанных сношений, в 1689 году, открыт был в Москве Собор, который предал анафеме поборников папистического мнения об Евхаристии и определил предать сожжению их сочинения, в том числе и "Манну" Медведева; сам он назначен в заточение. Но, узнав о решении Собора, он бежал, был пойман, лишен иноческого сана и под именем расстриги Семена Медведева сослан на покаяние в Троицко-Сергиеву Лавру. Здесь в декабре того же года он написал покаянное исповедание, каялся в прежних заблуждениях и просил разрешения. Собор (в январе 1690 года) простил Медведева, в следующем году за участие в стрелецком бунте он был обезглавлен.
[29] Патриарх Иоаким имел постоянное сношение с Малороссиею. С 1676 года игумен Киево-Межигорского монастыря ежегодно присылал своих монахов с посланиями к Патриарху. С этими лицами, приезжавшими из Малороссии в Москву, Иоаким мог очень часто беседовать о поставлении в Киев нового митрополита. Но особенно часто разговаривал об этом Патриарх с приезжавшими в Москву людьми гетмана и неоднократно писал о том гетману, зная, что от него главным образом зависит устройство дела. В 1683 году по случаю избрания в архимандриты Печерской Лавры Варлаама Ясинского гетман испросил благословение избранному от Московского Патриарха, а позднее сам Варлаам, опасаясь, чтобы униаты не завладели Лаврою или по крайней мере местностями ее в польских владениях. исходатайствовал себе у Иоакима утвердительную грамоту.
[30] Он происходил из древнейшей княжеской фамилии, ведшей свой род от Святополка-Михаила, внука Ярослава I, отчего составилось и двойное имя Четвертинского: Гедеон-Святополк, князь Четвертинский. Он уже 25 лет носил сан епископа Луцкого и Острожского, быв посвящен в этот сан митрополитом Дионисием Балабаном. Изгнанный из Луцка отступником Шумлянским, он решился бежать из польских владений, тем более что король и королева лично объявили ему, что если он не сделается униатом, то будет сослан на вечное заточение в Мариенбург. Тогда, писал Четвертинский, "немощь человеческую имый, устрашился абие, соглядая сие, яко не точию из имех быти в толиком лишении, но и овцам словесного стада не возмогл бых помощи ни в чем же, сего ради оставити престол мой и вся своя понужден есмь".
[31] Вот слова присяги: "Още же и церковный мир исповедаю соблюдати... и последовати мне во всем и повиноватися всегда отцу моему, великому господину, святейшему кир Иоакиму, Патриарху Московскому и всея России и северных стран, и аще случится и по нем благословением Божиим будущему святейшему Патриарху Московскому и всея России и всему преосвященному Собору. — Аще же, еже обещано зде мною что преступлю, и отцу моему, святейшему кир Иоакиму, Патриарху Московскому и всея России и северных стран, и по нем будущим святейшим Московским и всея России патриархам, и всему священному Собору явлюся непослушен, или противен, или от него во особность восхощу отступити и епархию, мне врученную, каковым либо образом ему, отцу моему, святейшему Патриарху и святому Собору в чем непослушно сотворю, и тогда абие лишен буду сана своего и власти, без всякого извета и слова".
[32] Гедеон получил от царей для обветшавшего и оскудевшего Софийского собора: 1) богослужебные сосуды золотые с финифтяными рисунками; 2) кованную из чистого золота митру, украшенную драгоценными камнями, между которыми особенно замечателен большой превосходный сапфир; 3) полное облачение из персидской золотой парчи, обнизанной жемчугом. Эти утвари хранятся доныне в ризнице Киева-Софийского собора. — Лично Гедеону цари подарили множество соболей, великолепную карету, обитую голубым бархатом, и шестерик лошадей. Все лица свиты его были щедро одарены.
[33] В письмах к царю и Патриарху гетман от своего имени и от имени духовенства просил, чтобы послано было из Москвы посольство в Константинополь к Патриарху с большою посылкою и просьбою, чтобы Константинопольский патриарх прислал согласие на подчинение Киевской митрополии Московскому Патриарху. Вместе с тем гетман просил, чтобы соблюдены были права и преимущества Киевской митрополии, чтобы оставлено было митрополиту прежнее облачение: митра с крестом и предподношение креста; просил, чтоб избрание Киевского митрополита по-прежнему совершалось вольными голосами, чтобы по-прежнему дозволено было иметь в Киевской митрополии типографию и заводить школы, и о том, наконец, чтобы Патриарх Московский совершал только посвящение митрополита Киевского, но в суды и распоряжения его не вступался. Нельзя было просить только об одной привилегии Киевского митрополита из указанных духовенством, именно — чтобы он назывался по-прежнему митрополитом всея России. Вместо того гетман просил от своего имени, чтобы дозволено было Киевскому митрополиту именоваться по-прежнему "экзархом Константинопольского трона", считая это название необходимым для того, чтобы православные епископы в польских владениях не избрали особого митрополита с титулом экзарха, что может заставить весь народ преклониться в этому новому митрополиту. В царской грамоте утверждено за митрополитом право невозбранного печатания книг, а также "и учение детям греческого и латинского языков: в делах же, приключающихся Малой России, как в военных, так и в расправных, Киевским митрополитом воля быти не имеет и вступатися не довлеет". Запрещено иметь какие-либо сношения с духовными особами державы польской, без ведома и совета гетманов, и потому всякая переписка "из стран польских и литовских и иных" должна быть объявляема гетману, а чрез него всероссийскому престолу.
[34] Подчиненные митрополичьей кафедре настольною царскою грамотою архиепископ Черниговский и архимандрит Киево-Печерский не захотели оставаться в ведомстве митрополита и представили от себя грамоты, утверждавшие независимость их ни от кого, кроме патриархов. Вследствие сего новыми царскими и патриаршими грамотами Черниговская епархия и Киево-Печерская Лавра исключены из-под ведомства Гедеона и подчинены непосредственно Московскому патриаршему престолу, причем Чернигов объявлен первою архиепископиею, а лавра первою ставропигиею всероссийских патриархов.
[35] Так, Патриархом Паисием был проклят гетман Брюховецкий, Патриархом Мефодием — гетман Многогрешный. Это проклятие патриархов много смущало гетманов, потому что подрывало народное к ним доверие, и оба подвергшиеся проклятию гетманы усердно просили московское правительство, чтобы оно ходатайствовало за них пред патриархами.
[36] Обе эти патриаршие грамоты напечатаны в приложениях к "описанию Киево-Софийского собора" митрополита Евгения.
[37] В изложении дела о церковном подчинении Киева Москве мы преимущественно пользовались весьма подробным и основательным сочинением г. С. Терновского: "Исследование о подчинении Киевской митрополии Московскому патриархату". Киев, 1872.
[38] Вспомним, что приближалось время Мазепы и что он уже не встретил приверженцев среди духовенства (как прежде Дорошенко). Проникнутый чувством церковного единства, малороссийский народ заклеймил вечным позором самое имя изменника. Церковь дала Петру средства сохранить Малороссию и победить непобедимого дотоле короля шведского.
[39] Русский Вестник, 1865, № 5. Статья профессора Н. А. Попова "Сербы в Австрии".
[40] Он происходил от князя Страшимира Александровича, сына одного из достопамятных королей болгарских, проникавшего даже до Адрианополя при византийском императоре Андронике и победившего потом Иоанна Кантакузана (Историография почитания имени, славы и расширения народа славянского, собранная из многих книг исторических чрез г. Мавроурбина, архимандрита Рагужского Перев. с итальянского. Спб. 1722, с. 332—334).
[41] Страшимирович и Дубровский приняли потом участие в возмущении болгар против султана и едва успели спастись бегством в Москву. Здесь поселился Страшимирович, женившись на сестре Дубровского, и оставил после себя сына Савелья, родоначальника дворян Савельевых-Ростиславичей. Все сведения о намерениях Патриарха Иоакима относительно болгар заимствованы нами из статьи г. Н. Е-на: "Патриарх Иоаким и заслуги его отечеству в гражданском, политическом и религиозном отношениях" (Северная Пчела, 1847, с. 133—136). В этой статье г. Е-н ссылается на какой-то "Хронограф, собранный повелением патриарха Иоакима" и на грамоты, жалованные царями Дубровскому и Страшимировичу. Этого хронографа и грамот нам не удалось отыскать.
[42] Патриарх Дионисий умолял царей не начинать войны с турками, "зане дадут вину потребитися всем христианам, котории под сим царством безвинно" (Непереплетенный сборник Синодальной библиотеки под № IV. Переводы с грамот, л. 3).
[43] "Пусть будет, как угодно великим государям, — говорил гетман, — а мне кажется, нет причины с султаном и ханом мир нарушать. Этот мир после великой и страшной войны заключил блаженной памяти великий государь царь Федор Алексеевич беспрестанным, премудрым промыслом и усердным старанием, да и моя служба и раденье в том были. А теперь этот мир разорвать мне кажется неприлично и не для чего. И в мысли нельзя держать не только нам, но и детям нашим, что поляки когда-нибудь перестанут к нам враждовать. Мне кажется, что лучше держать мир, а на поляков оглядываться, с турками и татарами поступать разумно" (Соловьев. История России, XIV, 38).