СВЯТОГО ОТЦА НАШЕГО ИОАННА ЗЛАТОУСТОГО
БЕСЕДЫ О СТАТУЯХ,
ГОВОРЕННЫЕ К АНТИОХИЙСКОМУ НАРОДУ.
К предыдущей странице Оглавление К следующей странице
БЕСЕДА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Еще о бедствии антиохийского народа; также о том, что страх везде полезен и плач благотворнее смеха; и на слова (Писания): познавай, яко посреде сетей минуеши, - и о том, что клясться хуже, чем убивать.
НАДЛЕЖАЛО бы и сегодня, и в предшедшую субботу, предложить слово о посте, и никто да не думает, что это сказано неблаговременно. В дни поста, конечно, не нужно увещание и убеждение к нему, так как самое наступление этих дней возбуждает и самых беспечных к подвигу поста. Но поелику многие, готовясь вступить в пост, как раз пред этим самым и предаются особенно объедению и пьянству, как будто чреву их предстоит подвергнуться какой-нибудь продолжительной осаде, и опять, окончив пост, как будто освободясь от продолжительного голода и из жестокого заключения, с великим бесстыдством спешат к трапезам, как бы стараясь безмерным пресыщением опять уничтожить происшедшую от поста пользу; то необходимо было и тогда, и теперь предложить слово о воздержании.
Однако, и прежде не сказали мы ничего такого, и теперь не скажем: страх от настоящего бедствия, и без всякого увещания и совета, в состоянии образумить души всех. Кто так жалок и неразумен, что станет упиваться в такую бурю? Кто так бесчувствен, что, когда город так волнуется и угрожает такое кораблекрушение, не будет бодрствовать и трезвиться, и не исправится этим несчастием лучше всякого совета и увещания? Слово не может сделать столько, сколько делает страх: и это самое можно доказать тем, что случилось ныне. Сколько потратили мы слов, увещевая многих из беспечных и уговаривая оставить зрелища и происходящие от них непотребства? И - они не оставляли, но постоянно до сего дня сходились на беззаконные позорища плясунов, и дьявольское сборище поставили против собрания церкви Божией, и - на здешние псалмопения раздавались тамошние крики, несшиеся с великою силою. Но вот ныне, когда мы молчим и ничего не говорим об этом, они сами закрыли место пляски, и конское ристалище опустело. Перед этим, многие из наших уходили к ним, а ныне все оттуда устремились в церковь и воспевают нашего Бога.
Видишь, какая польза произошла от страха! Если бы страх не был благом, то ни отцы не приставляли бы надзирателей к детям, ни законодатели начальников к городам. Что ужаснее геенны? Но нет ничего полезнее страха ее, потому что страх геенны приносит нам венец царствия. Где страх, там нет зависти; где страх, там не мучит сребролюбие; где страх, там погашен гнев, усмирена злая похоть, искоренена всякая безумная страсть. И как в доме воина, постоянно вооруженного, не посмеет появиться ни разбойник, ни вор, ни другой подобный злодей; так, когда и страх объемлет души наши, ни одна из низких страстей не может легко войти в нас, но все удаляются и бегут, гонимые отвсюду силою страха. И не эту одну пользу получаем мы от страха, но и другую гораздо большую этой: он не только отгоняет от нас злые страсти, но и с великим удобством вводит всякую добродетель. Где страх, там и заботливость о милостыне, и усердие к молитве, и слезы теплые и непрерывные, и стенания, выражающие великое сокрушение. Ничто так не истребляет греха, а добродетели не способствует расти и процветать, как непрестанный страх. Поэтому, кто не живет в страхе, тому невозможно быть добродетельным; равно как и живущему в страхе невозможно грешить. Не будем же, возлюбленные, скорбеть и отчаиваться из-за настоящего бедствия, но подивимся изобретательности Божией премудрости. Чем дьявол надеялся разрушить наш город, тем Бог восстановил и исправил его. Дьявол внушил некоторым нечестивым людям поругаться даже над царскими статуями, чтобы разрушить и самое основание города; а Бог это самое происшествие употребил к большему нашему вразумлению, страхом ожидаемой казни изгнав всякую беспечность. И из того самого, что демон устроил, вышло противное тому, чего хотел он: город у нас с каждым днем очищается, и переулки, и перекрестки, и площади свободны стали от блудных и соблазнительных песен; и куда бы кто ни посмотрел, везде молитвы, и славословия, и слезы вместо бесчинного смеха, и любомудрые речи вместо слов срамных; и весь город сделался у нас церковью, потому что закрылись мастерские, и все проводят целый день в молитвах, и единогласно с великим усердием призывают Бога. Какое слово могло бы когда-либо сделать это? Какое увещание? Какой совет? Какая продолжительность времени?
2. Будем за это благодарить, а не роптать и негодовать. Что страх есть благо, видно уже и из сказанного. Но послушай и Соломона, который так любомудрствует о нем, - Соломона, который жил во всякой роскоши и наслаждался великим спокойствием. Что же говорит он? Благо ходити в дом плача, нежели ходити в дом пира (Еккл. VII, 2). Что говоришь ты (премудрый), объясни мне? Лучше идти туда, где плач и слезы, стенания, и скорбь, и уныние, нежели туда, где пляски, и кимвалы, и смех, и веселье, и пресыщение, и пьянство? Да, говорит. Почему, скажи мне, и для чего? Потому что там зарождается наглость, а здесь скромность. Кто побывает на пире у человека, который богаче его, тот уже не с прежним удовольствием будет смотреть на свой дом, но со скукой возвратится к жене, со скукой сядет за стол и в тягость будет и слугам, и детям, и всем домашним, оттого, что из-за чужого богатства яснее увидит свою бедность. И худо не это только, но и то, что он часто завидует пригласившему его на пир; и вообще возвращается домой, не получив ничего доброго. Но о плачущих ничего такого сказать нельзя; напротив, (у них) много любомудрия, много скромности. Как только войдет кто в преддверие дома, в котором есть умерший, и увидит мертвеца лежащего безгласным, и жену рвущую на себе волосы, терзающую ланиты, ломающую руки, тотчас поражается, делается печален, и каждый из сидящих там ни о чем другом не говорит с ближним, как о том, что мы ничто, и что греховность наша - не сказанна. Что может быть разумнее этих слов, которыми мы и бедность своей природы признаем, и нечестие наше обличаем, и настоящее считаем за ничто, произнося, другими, правда, словами, но в той же силе, это чудное и исполненное мудрости, изречение Соломона: суета суетствий, всяческая суета (Еккл. I, 2). Вошедший в дом плачущих тотчас и сам плачет по отшедшем, хотя бы был и враг ему. Видишь, сколько этот дом лучше того? Там он, будучи и другом, завидует; здесь, и будучи врагом, плачет; а этого-то больше всего и хочет Бог, чтобы мы не злорадствовали оскорбившим. Впрочем не эти только блага можно получить там, но и другие, не меньшие этих; потому что каждый воспоминает там и о своих грехах, и о страшном судилище, и о тех наказаниях, и о суде; и, хотя бы потерпел он от других тысячу зол, и имел домашние неприятности, однако выходит оттуда с врачевством против всех их. Подумав, что, спустя немного, подвергнется тому же и сам он, и все надмевающиеся, что все настоящее, приятное и горькое, кратковременно, он возвращается домой без всякой печали и зависти, с облегченною и окрыленною душой; и таким образом сделается добрее ко всем, снисходительнее, благосклоннее и благоразумнее, - оттого, что страх будущего проник в его душу и истребил все терния. Все это сознавая, и сказал Соломон: благо ходити в дом плача, нежели ходити в дом пира (Екклез. VII, 3). Там рождается беспечность, здесь - беспокойство; там небрежение, здесь - страх, научающий нас всякой добродетели. Если бы страх не был благом, Христос не изрек бы многих и пространных наставлений о тамошнем наказании и мучении. Страх есть не иное что, как стена и ограда, и столп необоримый; а нам и нужно великое ограждение, потому что отвсюду множество засад, как тот же самый Соломон, увещевая, опять сказал: познавай, яко посреде сетей минуеши, и по забралом града ходиши (Сир. IX, 18). О, сколько добра заключает в себе и это изречение! Не меньше, чем и предыдущее!
Напишем же его каждый в уме своем, будем всегда носить в памяти - и не скоро согрешим. Напишем, но наперед изучим его со всем тщанием. Он не сказал: "смотри", яко посреде сетей минуеши, но - познавай. Почему же сказал: познавай? Сеть, говорит, прикрыта: в том ведь и состоит особенность сети, что опасность не является открыто, и гибель не явна, но сокрыта со всех сторон; поэтому и говорит: познавай. Нужна тебе великая осмотрительность и тщательная осторожность, потому что как дети прикрывают сеть землею, так и дьявол - грехи житейскими удовольствиями. Но познавай, тщательно исследуя, и, если представится прибыль, не смотри только на прибыль, но исследуй тщательно, не скрывается ли грех и смерть в этой прибыли, и если увидишь это, беги прочь. Опять, когда представится наслаждение и удовольствие, не смотри только на удовольствие, но тщательно разведай, не скрылось ли в глубине удовольствия какое беззаконие, и если найдешь, удались. Советует ли кто, льстит ли, услуживает ли, обещает ли почести, или что-нибудь другое, все будем исследовать тщательно и осматривать со всех сторон, нет ли нам какого вреда, нет ли какой опасности от совета, почести, или услуги; не будем увлекаться скоро и необдуманно. Если бы была только одна или две сети, легко было бы остеречься; но послушай, как говорит Соломон, чтобы показать их многочисленность: познавай, яко посреде сетей минуеши. Не сказал: "подле сетей ходишь", но - посреде сетей. С обеих сторон у нас пропасти, с обеих сторон козни. Пришел иной на площадь, увидел врага - и воспламенился от одного этого взгляда; увидел друга, пользующегося хорошим мнением - и поревновал; увидел бедного - и презрел, возгнушался; увидел богатого - и позавидовал; увидел кого-нибудь обижаемым - и огорчился; увидел обижающего - и вознегодовал; увидел красивую женщину - и пленился. Видишь, возлюбленный, сколько сетей; поэтому и сказал (премудрый): познавай, яко посреде сетей минуеши. И дома - сети, и за столом - сети, и в собраниях - сети. Нередко иной по доверчивости скажет необдуманно между друзьями какое-нибудь слово, которого не следовало бы произносить, и причинит такую беду, что разрушит целый дом.
3. Итак, будем рассматривать дела внимательно со всех сторон. Часто и жена бывает сетью для невнимательных, часто - дети, часто - друзья, часто - соседи. Для чего же, скажете, столько сетей? Для того, чтобы мы не стремились долу, но искали горнего. И птиц уловить не легко, пока они летают высоко в воздухе: так и ты, пока будешь стремиться к горнему, не легко будешь уловлен сетью или другою какою хитростью. Дьявол - это птицелов: будь же выше силков его. Взошедший на высоту не станет дивиться житейскому. Когда взойдем мы на вершину горы, нам представляется малым и город, и стены, а люди, ходящие по земле, кажутся как муравьи. Так, когда и ты взойдешь к высоким помыслам любомудрия, ничто на земле не в состоянии будет поразить тебя; но, поелику смотришь ты на небесное, то все будет казаться тебе малым - и богатство, и слава, и могущество, и честь, и все другое тому подобное. Так и Павлу все казалось малым, и блеск настоящей жизни - бесполезнее трупов. Поэтому он и восклицал так: мне мир распяся (Гал. VI, 14); поэтому и нас увещевает он, говоря: горняя мудрствуйте (Кол. III, 2). Горняя? О каком горнем говоришь, скажи мне. О том ли, где солнце, где луна? Нет, говорит. О каком же? Где ангелы, архангелы, херувимы, серафимы? Нет, говорит. Так о каком же? Идеже есть Христос одесную Бога седя (Кол. III, 1). Поверим же этому и будем непрестанно размышлять о том, что, как птичке, попавшей в сеть, нет пользы от крыльев, и напрасно и тщетно бьет она ими; так и тебе нет пользы от разума, если ты попал под власть злой похоти: сколько бы ни бился, ты - в плену. Для того крылья у птиц, чтобы избегать сетей; для того у людей разум, чтобы избегать грехов. Какое же будем иметь извинение, какое оправдание, когда мы неразумнее бессловесных?
Воробей, раз пойманный в сеть и из нее улетевший, и лань, попавшая в тенета и потом убежавшая, не легко попадутся в них опять, потому что опыт для того и другой бывает учителем осторожности; а мы, и часто быв уловлены одним и тем же (грехом), впадаем в него же; и, наделенные разумом, не подражаем предусмотрительности и осторожности бессловесных. Сколько раз, наприм., увидя женщину, терпели мы тысячу бед, - возвращались домой с возбужденною похотью и мучились в течение многих дней; однако не вразумляемся, но, едва уврачевали прежнюю рану, опять впадаем в тот же (грех), уловляемся тою же (похотью), и за краткое удовольствие глаз терпим постоянную и продолжительную скорбь. Но если мы научимся постоянно повторять себе это изречение, то избегнем всех бед. Величайшая сеть - красота женская; или вернее, не красота женская, а сладострастный взгляд. Мы осуждаем вовсе не вещи, а себя и свою беспечность; и не говорим: не будь женщин, но - не будь блудодеяний; не говорим: не будь красоты, но - не будь прелюбодеяния; не говорим: не будь чрева, но - да не будет пресыщения; потому что не чрево рождает пресыщение, а наша беспечность. Не говорим, будто все зло от того, что едим и пьем: не от этого оно, а от нашей беспечности и жадности. Дьявол не ел и не пил - и пал; а Павел ел и пил - и взошел на небо. Сколько, слышу я, говорят: если бы не было бедности! Заградим уста тех, которые ропщут так, потому что говорить это - богохульство. Итак скажем им: да не будет малодушия; бедность же вносит бесчисленные блага в жизнь нашу; без бедности и богатство бесполезно. Не будем же обвинять ни этого, ни той: бедность и богатство суть оружия, и приведут оба к добродетели, если мы захотим. И как храбрый воин, какое бы не взял оружие, выкажет свою силу; так слабый и робкий затрудняется всяким. А чтобы узнать, что это правда, вспомни Иова, который был и богачом, и бедняком, владел тем и другим оружием, и тем и другим победил. Когда он богат был, говорил: дверь моя открыта всякому приходящему; когда же стал беден, говорил: Господь даде, Господь отъят: яко Господеви изволися, тако бысть (Иов. I, 21). Когда богат был, показал много страннолюбия; когда сделался бедным, - много терпения. И ты богат? - покажи великое милосердие; стал беден? - великое терпение и благодушие. Ни богатство, ни бедность не составляют сами по себе зла; но делаются оба таковыми по изволению пользующихся ими.
4. Итак, приучим себя не иметь таких суждений о вещах, и станем винить не дела Божии, но злую волю человеческую. Малодушному и богатство не может принести пользы, великодушному и бедность никогда не повредит.
Познаем же сети, и будем ходить дальше от них; познаем стремнины, и не будем приближаться к ним. Мы будем совершенно безопасны, если станем избегать не только грехов, но и того, что, хоть и кажется безразличным, однако бывает для нас преткновением ко греху. Так, например, смех и шуточные слова не кажутся явным грехом, а ведут к явному греху: часто от смеха рождаются скверные слова, от скверных слов еще более скверные дела; часто от слов и смеха ругательство и оскорбление, от ругательства и оскорбления удары и раны, от ран и ударов смертельные поражения и убийства. Итак, если желаешь себе добра, убегай не только скверных слов и скверных дел, - не только ударов, ран и убийств, но даже и безвременного смеха, даже и шуточных слов; потому что они бывают корнем последующих зол. Поэтому Павел говорит: сквернословие и буесловие да не исходит из уст ваших (Еф. V, 4; IV, 29); потому что оно, хоть само по себе и кажется незначительным, но бывает для нас причиною великих зол. Опять, роскошество не представляется явным и открытым грехом, но порождает нам много зол - пьянство, неистовство, любостяжание, хищничество. Человек, преданный роскоши и тратящий много, несущий для чрева тяжелые службы, часто вынуждается и красть, и похищать чужое, и захватывать лишнее, и делать насилия. Посему, если избежишь роскошества, то отнимешь повод и к любостяжанию, и к хищничеству, и к пьянству, и к тысяче зол, - заранее отсечешь корень греха. Поэтому и Павел сказал: вдовица, питающаяся пространно, жива умерла (1 Тим. V, 6). Опять, ходить на зрелища, и смотреть на конские ристалища, и играть в кости - для многих не кажется преступлением, но все это вводит в жизнь тысячу зол. Пребывание на зрелищах порождает прелюбодеяние, невоздержность и всякое бесстыдство; от смотренья на конские ристалища заводят споры, брани, удары, обиды, вражды постоянные; любовь к игре часто бывает причиною злословия, убытка, гнева, брани и тысячи других, еще более тяжких, зол. Будем же избегать не только грехов, но и того, что, хоть кажется безразличным, однако мало по малу увлекает нас к этим грехам. Идущий подле стремнины, если и не упадет, так содрогается, и часто от этого содрогания низвергается и падает; так и тот, кто не удаляется от грехов, но ходит близ них, будет жить в страхе, и часто впадать в них. Наприм., засматривающийся на чужую красоту, если и не совершил блуда, так уже возымел похоть и сделался, по суду Христову, прелюбодеем; а часто этою похотью увлекается он в грех и на деле. Будем же держаться вдали от грехов. Хочешь быть целомудренным? Бегай не только блуда, но и нескромного взгляда. Хочешь быть далеким от скверных слов? Избегай не только скверных слов, но и беспорядочного смеха и всякой похоти. Хочешь быть дальше от убийств? Бегай ругательств. Хочешь стать далеко от пьянства? Избегай увеселений и роскошных столов, и с корнем вырви этот порок. Большая сеть - необузданность языка; ей нужна и великая узда. Поэтому и сказал некто: сеть крепка мужу свои устне и пленяется словами своих уст (Притч. VI, 2).
5. Итак, прежде всех других членов умерим этот (язык), обуздаем его, и изгоним из уст ругательства, и брани, и сквернословие, и злоречие, и злую привычку к клятвам. Слово опять привело нас к тому же увещанию. Хотя вчера я обещал вашей любви не говорить более об этой заповеди; потому что о ней уже довольно говорено было во все предыдущие дни: но что делать? Пока не увижу вас исправившимися, не могу удержаться от увещания. Так и Павел, сказав Галатам: прочее, труды да никтоже ми дает (Гал. VI, 17), снова потом является вместе с ними и беседует. Таково сердце у отцов, - хоть и скажут, что отстанут, но не отстают, пока не увидят детей исправившимися. Слышали вы, что пророк сегодня сказал нам о клятве? И обратихся, и возведох очи мои, говорит, и видех, и се серп летящ. И рече ко мне: что ты видиши; и рех: аз вижду серп летящ: в долготу локтей двадесять, и в широту десяти локтей. И внидет, говорит, в дом кленущагося именем Моим во лжу, и вселится посреди дому его и скончает его, и древа его, и камение его (Зах. V, 1-4). Что означают эти слова, и для чего казнь, поражающая клянущихся, представляется в образе серпа, и серпа летящего? Для того, чтобы видел ты, что невозможно избежать суда и уклониться от наказания: от меча летящего иной, может быть, и уклонится; но от серпа, упавшего на шею и ставшего вместо веревки, не убежит никто; а когда будут у него еще и крылья, то какая, наконец, надежда на спасение? Но для чего ж он скончает (разрушит) и древа и камение клянущегося? Для того, чтобы казнь эта послужила к вразумлению других. Так как клянущийся, по смерти, необходимо будет сокрыт в земле, то разрушенный и обращенный в развалины дом его своим видом будет внушать всем проходящим и видящим не покушаться на то же, чтобы и не потерпеть того же; будет всегдашним обличителем греха умершего. Не так поражает меч, как клятва; не так убивает меч, как удар клятвы. Поклявшийся, хоть и кажется живым, получил уже рану и умер. Как взявший веревку [1], еще прежде нежели выйдет из города, и придет к пропасти [2], и увидит пред собою палача, уже умирает при самом выходе из дверей судилища; так то же бывает и с клянущимися. Будем размышлять об этом, и не станем принуждать братьев к клятве. Что ты делаешь, человек? Заставляешь клясться пред священною трапезою, и там, где лежит Христос закланный, закалаешь брата своего? Разбойники убивают на дорогах, а ты убиваешь сына пред лицом матери - и совершаешь убийство преступнее Каинова! Тот умертвил своего брата в пустыне, и - временною смертью; а ты наносишь брату смерть среди церкви, и - смерть вечную! Ужели для того устроена церковь, чтобы нам клясться? Нет, - для того, чтобы молиться. Ужели для того стоит трапеза, чтобы мы заставляли (других) клясться? Нет, для того стоит она, чтобы разрешили мы грехи, а не вязали.
Но если ты (не стыдишься) ничего другого, так постыдись этой самой книги, которую подаешь для клятвы; раскрой Евангелие, которое держа в руках, заставляешь ты другого клясться, и, услышав, что Христос говорит там о клятвах, вострепещи и удержись. Что же Он говорит там о клятвах? Аз же глаголю вам, не клянитеся всяко (Матф. V, 34). А ты этот закон, запрещающий клятву, делаешь клятвою? О, дерзость! О, безумие! Ты делаешь то же, как если бы кто самого законодателя, воспрещающего убийство, заставил быть помощником в убийстве. Не так стенаю и плачу я, когда слышу, что иных убивают на дорогах, как стенаю и плачу, и содрогаюсь, когда вижу, что кто-нибудь подходит к этой трапезе, полагает на нее руки, прикасается к Евангелию - и клянется. На счет денег ты сомневаешься, скажи мне, и убиваешь душу? Приобретешь ли ты столько, сколько делаешь вреда душе - и своей и ближнего? Если веришь, что этот человек правдив, не налагай на него обязательства клятвы; а если знаешь, что он лжив, не заставляй его совершить клятвопреступление. Но это для того, говоришь, чтобы мне быть вполне спокойным. Нет, когда ты не заставишь клясться, тогда-то и будешь вполне спокоен; а теперь, возвратившись домой, ты постоянно будешь угрызаем совестью, размышляя так: не напрасно ли я заставил его поклясться? Не совершил ли он клятвопреступления? Не стал ли я причиною греха? Но если ты не заставишь (другого) поклясться, то, возвратившись домой, получишь большое утешение, благодаря Бога и говоря: слава Богу, что я воздержался, и не заставил поклясться напрасно и без нужды. Пусть гибнет золото, пусть пропадают деньги, только бы иметь нам полную уверенность, более всего, в том, что мы и сами не приступили закона, и другого не заставили это сделать. Подумай, ради чего ты не заставил другого поклясться, и этого будет довольно для твоего успокоения и утешения. Часто мы, во время ссоры, подвергаясь оскорблению, великодушно переносим, и говорим оскорбившему: что мне делать с тобой? Мне мешает такой-то, твой покровитель; он связывает мне руки. И этого бывает довольно для нашего утешения. Так и ты, когда думаешь заставить кого поклясться, воздержи себя, останови, и скажи тому, кто должен бы поклясться: что мне делать с тобой? Бог повелел не принуждать к клятвам; Он теперь удерживает меня. Этого довольно и для чести Законодателя, и для твоей безопасности, и для устрашения того, кто должен бы дать клятву. Когда увидит он, что мы так боимся принуждать к клятвам других, - тем более сам устрашится поклясться опрометчиво. И ты, сказав эти слова, возвратишься домой с великим спокойствием. Послушай Бога в заповедях, чтобы и Он услышал тебя в молитвах. Слова эти запишутся на небе, станут за тебя в день суда и загладят множество грехов. И будем так рассуждать не о клятве только, но и о всех делах. Когда захотим сделать что-либо доброе ради Бога, а оно причиняет некоторый ущерб, будем смотреть не только на ущерб от этого дела, но и на пользу, которую получим от того, что сделаем его для Бога. Например: оскорбил тебя кто - перенеси благодушно; а перенесешь благодушно, когда будешь думать не об обиде только, но и о достоинстве Повелевшего переносить - и перенесешь с кротостью. Подал ты милостыню - думай не о расходе, но и о прибыли от этого расхода. Потерпел ты потерю денег - благодари, и смотри не на одну скорбь от потери денег, но и на пользу от благодарения. Если мы так настроим себя, - никакое из случающихся с нами бедствий не опечалит нас, но мы еще получим пользу от того, что кажется прискорбным, - и потеря денег будет для нас приятнее и вожделеннее богатства, печаль - удовольствия и радости, и оскорбление - чести; все невзгоды послужат к нашей пользе; мы и здесь будем наслаждаться великим спокойствием, и там достигнем царствия небесного, которого да удостоимся все по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, со Св. Духом, слава, держава и честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
[1] Т. е. преступник, которого с веревкою на шее ведут на место казни.
[2] Т. е. в которую он будет брошен палачом.