К предыдущей странице Оглавление К следующей странице
Соединяя необыкновенный ум с возвышенным духом и непоколебимою твердостию воли [1], Никон обладал чудною нравственною силою, влиянию которой невольно подчинялось все окружающее. Доказательством служат, с одной стороны, безусловная к нему преданность большей части его приближенных, любовь народа, привязанность и неограниченная доверенность царя; с другой — мелкие козни царедворцев, не находивших средств действовать прямо против громадной личности, перед которою все враги являются какими-то пигмеями. Значение, которым облекал его государь, возбуждало зависть в боярах: Никон имел многочисленных врагов при дворе [2]. Вполне сознавая свое превосходство пред другими, он любил им пользоваться, старался еще более возвысить патриаршую власть, вооружался против всякого нарушения ее прав. Суровый до излишества нрав, взыскательный надзор над поступками не только духовных, но и светских сановников, высокомерие Патриарха оскорбляли многих. Громко укорял он в церкви, в присутствии самого государя, бояр, подражавших некоторым обычаям Запада. К духовенству был неумолимо строг, не щадил даже святителей: так, Коломенского епископа Павла [3], дерзнувшего противиться исправлению церковных книг, отрешил без суда соборного от епархии и подверг заключению. Он восставал и против монастырского приказа, учреждение которого представлялось стеснительным для патриаршей власти, особенно когда распоряжения его стали касаться не одних церковных имений, но и духовных лиц [4]; не любя щадить врагов своих, нередко предавал их проклятию [5]. Но как дотоле власть духовная всегда находилась у нас в некоторой зависимости от власти царской, то при неуступчивости Никона падение его было неизбежно. Немаловажную роль в этом деле играли, без сомнения, и другие обстоятельства: ненависть приверженцев раскола к смелому исправителю книг, особенно же происки царедворцев. Но они не были главною, тем менее единственною причиною: вражда бояр только подала повод к первым несогласиям между царем и Патриархом и вместе с неуступчивостью и раздражительностью Никона уничтожила впоследствии возможность примирения.
Перемена отношений между царем и Патриархом сделалась особенно заметною по возвращении царя из второго (ливонского) похода в 1658 году. Во время отсутствия государя власть Никона естественно усилилась; нет сомнения, что в это время и характер царя сделался независимее, по крайней мере относительно Никона: без него уже привыкли обходиться. Теперь, при новой встрече, действительно должны были яснее обнаружиться темные стороны характера строгого первосвятителя, на которые прежде царь не обращал внимания или смотрел со снисходительностию друга. Тем не менее, едва ли и в это время Алексей Михайлович приобрел настолько твердости характера, чтобы действовать с полною самостоятельностью, — его натура была слишком мягка для этого. Почувствовав настолько решимости, чтобы выйти из-под влияния Никона, он в то же время весьма легко подчинился другим влияниям, и должно сказать, этим последним, собственно, и был обязан тем, что шел дальше и дальше в разлад со своим прежним другом. Дружеских бесед за трапезою уже не было, не было искренних совещаний о делах с другом-первосвятителем. Если бы добрый царь и Патриарх откровенно объяснились между собою, прежнее дружество ожило бы снова. Но царь по природе своей и по прежним отношениям к Патриарху не мог решиться на прямое объяснение, на прямой расчет с Никоном; он был слишком мягок для этого и предпочел бегство; он стал удаляться от Патриарха. Никон заметил это и также по природе своей и по положению, к которому привык, не мог идти на прямое объяснение с царем и вперед сдерживаться в своем поведении. Холодность и удаление царя прежде всего раздражили Никона, не привыкшего к такому обращению: он считал себя обиженным и не хотел смириться до того, чтобы искать объяснения и мерами кротости уничтожить нелюбье в самом начале. По этим побуждениям Никон также удалился и тем давал врагам своим полную свободу действовать, все более и более вооружать против него государя. Так, вскоре по возвращении царя из похода отношения двух друзей сделались очень натянуты; надобно было ожидать взрыва накопившихся в том и другом неудовольствий. Враги Никона сторожили удобную минуту, чтобы подложить искру и зажечь вожделенную для них вражду между царем и Патриархом. Благоприятный случай к тому представился скоро.
В Москве делали торжественный прием грузинскому царю Теймуразу, прибывшему скрепить союз Грузии с Россиею. Патриарх оставил Воскресенское уединение свое, чтобы принять участие в деле, которое было в связи с делами церковными, и в котором участвовали предшественники его, начиная с Патриарха Иова. Но Патриарх не был приглашен во дворец. Изумленный Никон послал своего боярина узнать о причине. Стольник Богдан Хитров, любитель старины и родственник царский, ударил боярина палкою; посланный сказал, что он прислан Патриархом; Хитров повторил удар с грубою бранью. Раздраженный Никон требовал удовлетворения, и царь обещал лично объясниться с Патриархом; но происками бояр Никон не получил удовлетворения. Патриарх надеялся говорить с царем в праздники; но пришел один праздник (8 июля 1658 г.), и царь удержан был от выхода; пришел другой (10 июля), — Патриарх долго ждал царя; но князь Ромодановский, пришедший объявить, что царь не выйдет, стал публично упрекать Никона в гордости за титло великого государя и "сказал царским словом", чтобы вперед Патриарх не смел называться и писаться великим государем.
Тогда Никон, огорчившийся до глубины души, потерял терпение. По окончании литургии он объявил вслух, что он более не Патриарх [6]; поставил к Владимирской иконе Богоматери посох святителя Петра и в ризнице написал письмо царю, прося себе кельи для пребывания. Это был поступок самоволия, достойный порицания и пагубный по своим последствиям. Царь, смущенный, хотел успокоить Никона; присланный им князь Трубецкой стал увещевать Патриарха: но Никон остался непреклонным, ожидая, по-видимому, "пришествия царского". Еще раз явился боярин и произнес наконец: "Великий государь указал тебе сказать, где ты изволишь, тамо себе монастырь и келии избери". Тогда Патриарх, имевший на этот раз право оскорбиться только тем, что не сбылись его ожидания, вышел из собора, чтобы сесть на телегу. Народ не допустил его, царь прислал карету; но Никон отверг ее и в большую грязь отправился из Кремля пешком на Воскресенское подворье, а оттуда уехал в свой Новый Иерусалим. Вслед за ним был послан Трубецкой, чтоб еще раз от имени государя спросить о причине отшествия. Никон повторил, что "ради спасения душевного ищет безмолвия, отрекается от патриаршества и просит себе в управление только основанные им монастыри: Воскресенский, Иверский и Крестный". Вместе с тем благословлял Крутицкому митрополиту Питириму управлять церковными делами и в письме к царю смиренно молил о прощении за скорый отъезд.
Поселившись в любимой обители, он посвятил себя попечениям о построении каменной соборной церкви, принимал личное участие в работах; вместе с другими копал землю, носил камни, известь, воду. Близ монастыря устроил он пустынь, в которую часто уединялся для поста и молитвы. Молва о труженической жизни добровольного изгнанника не могла не тронуть сердца кроткого царя, из которого еще не изгладились следы привязанности к бывшему другу. Алексей Михайлович не переставал осыпать его милостями; посылал значительные суммы на содержание ему и братии; предоставил в полное распоряжение его доходы с трех основанных им монастырей и принадлежащих к ним сел. Но враги удалившегося Патриарха, в числе их некоторые лица духовные (Крутицкий митрополит Питирим, Рязанский архиепископ Иларион, Чудовский архимандрит Иоаким), продолжали действовать. Стараясь сделать невозможным примирение, они, с одной стороны, более и более вооружали царя; с другой — поддерживали раздражительность в Патриархе. Никон, изнуряя свое тело постом и трудами, не смирился духом настолько, чтоб совершенно отказаться от притязаний на власть, которая ему уже не принадлежала.
Так прошло четыре года, и в это время отсутствие ревностного первосвятителя принесло горькие плоды для Церкви. С одной стороны, сам Никон лишил себя средств примирить простодушных с делом книжного исправления. С другой — враги Никона, стараясь унизить его, вместе с тем унижали в лице его дело святой правды и укрепляли суеверие. Без сомнения, созревшее зло открылось бы и без переворота в судьбе Никона, но в другом виде. Теперь же суеверы приняли самое сильное участие в погибели Никона. Они надеялись, что, низвергнув ненавистного им Патриарха, восторжествуют над самою Церковью. Они успели возвратить Аввакума из Сибири, и Аввакум в столице принимаем был с честию, тогда как Патриарха судили и осуждали. Они открыто просили царя свергнуть Никона, жалуясь, что Никоново исправление книг грозит вере падением [7], внушали народу, что Никон в немилости, Никон под судом за исправление книг.
Может быть, в видах мира церковного, а вероятнее, для окончательного низложения ненавистного им Никона митрополит Питирим [8] с боярами Салтыковым и Трубецким представил царю, что Церковь остается без пастыря и необходимо избрать нового Патриарха. Царь велел быть Собору. Тогда ненависть к Никону обнаружилась в самом черном виде. Чего не говорили о нем! Больно слушать крики страстей, дошедших до дикости. Впрочем, нашлись два лица, которые довольно свободно говорили в пользу Никона на Соборе. Ученый Епифаний Славеницкий, писавший соборные акты, объявил, что в правилах церковных не нашел он, чтобы отрекшегося епископа лишали священства. А Игнатий Иовлевич, архимандрит Полоцкий, говорил, что, не выслушав голоса самого Патриарха, почему удалился он от кафедры и желает ли оставить ее навсегда, нельзя составлять определения об отрешении его от управления Церковью; к тому же русские епископы не вправе судить своего архипастыря без участия восточных патриархов. Сей голос проник в кроткое сердце царя, и постановления Собора не были утверждены.
К несчастию Церкви, прибыл в Россию бывший митрополит Газский Паисий Лигарид. Об этой личности, по важному участию ее в деле Никона, необходимо сказать предварительно несколько слов.
Панталеон Лигарид (мирское имя Паисия) был уроженец острова Хиоса, получил образование в Риме, в греческой коллегии, учрежденной папою Григорием XIII. Оставив Рим в 1642 году [9], он искал, небезуспешно, счастия в Константинополе, потом перешел в Угро-Валахию, был учителем в Яссах и там умел расположить к себе пребывавшего в молдавских монастырях Гроба Господня Иерусалимского Патриарха Паисия. Последовав за ним в Иерусалим, Панталеон принял от него пострижение и получил новое имя Паисия, которым прикрыто было все старое.
Наш паломник Арсений Суханов, находившийся в то время в Иерусалиме, был восприемным отцом Лигарида. Спустя несколько лет монах Паисий был уже митрополитом Газы палестинской и, несмотря на перемену имени, подвергся осуждению патриархов Досифея и Хрисанфа (преемников покровителя его Паисия) за прежние неправославные сочинения [10]. При непрестанных странствованиях с места на место, Паисий обратил на себя внимание Патриарха Московского Никона. Имея нужду в ученых людях для предпринятого исправления церковных книг, Никон по рекомендации Арсения приглашал его к себе в Москву, тем более что слышал и о собственном желании Паисия приехать в Россию. "Слышахом о любомудрии твоем, — писал он к Лигариду (в 1657 году), — от монаха Арсения, и яко желаеши видети нас, великого государя: тем и мы тебе, яко чадо наше по духу возлюбленное, с любовию прияти хощем. Точию, прием сия наша письмена, к царствующему граду Москве путешествовати усердствуй". Но неизвестно, почему Паисий не последовал немедленно этому приглашению и только уже спустя несколько лет явился в Москву, когда Никон был совсем в другом положении, и явился не для пособия заботливому Патриарху в его полезных для Церкви трудах, а для отягчения его участи.
Паисий был самый истый грек из всех приезжавших в Россию греков, хитрый, льстивый, пронырливый и всего более дороживший корыстью, которая, собственно, и привлекала его в Россию, и для которой он охотно жертвовал и долгом, и совестью. Приезд его обрадовал обе стороны: царь принял его очень ласково, как человека, который при основательном знании церковных правил легко может распутать ему трудное дело, безуспешно тянувшееся целых пять лет. Никон, со своей стороны, тоже рассчитывал найти в Паисии своего защитника, тем более что явился в Москву по его приглашению. Он поспешил отправить к Паисию Арсения-грека с приветствием. Но, обласканный царем и еще более вельможами, Лигарид не замедлил стать в ряду самых злых врагов Никона. Первым делом Паисия и вельмож были вопросы родственника царского Семена Стрешнева Паисию о Никоне и ответы Паисия, выбранные из церковных правил в осуждение Никону. Между тем Никон, в других случаях не совсем доверчивый, не зная расположения Паисия, в письме к нему излил жалобу на свое положение и подобную же грамоту написал Константинопольскому Патриарху. Грамота была перехвачена вельможами; письмо к Паисию было, как понятно, также в их руках, и обе бумаги глубоко огорчили доброго царя.
Вопросы Стрешнева и ответы Паисия скоро дошли до Никона. Теперь он уже видел совершенно ясно, как жестоко обманулся в Паисии и какого опасного врага нажил в нем, ожидая встретить защитника. На вопросы и ответы он отвечал, со своей стороны, сильными возражениями, причем обнаружил обширную начитанность и замечательную силу ума, смело высказал свой взгляд на многие важные предметы, имевшие отношение к его делу, выразил убеждения, в силу которых он действовал прежде, — выразил с полною откровенностию, нисколько не стесняясь тем, что они могут послужить орудием против него же. Например, по поводу обвинения в том, что позволял себе бить подчиненных, Никон говорит прямо, что действительно иногда и в церкви смирял он непокорных, и даже "рукою помалу", — но что он не отказывается и на будущее время поступать таким образом с людьми бесчинными, так как, по его убеждению, "тот не погрешит против истины, кто, взявши бич, изгонит из церкви соборной творящих беззаконие, говоря: дом Мой дом молитвы наречеся, вы же властию сего мира сотвористе вертеп разбойников". В возражениях Никона отразилось вполне смятенное, взволнованное до самой глубины состояние духа, в каком он находился в то тяжелое время своей жизни. Как будто он и писал их единственно с тою целию, чтобы вылить на бумагу подавлявшие его ощущения, которые ему необходимо было высказать, чтобы сколько-нибудь облегчить себя, а высказать было некому; предположение это тем более вероятно, что Никон, как видно, не имел намерения сделать какое-либо употребление из написанных им возражений и никому не подавал их в виде протеста.
В конце 1662 года вельможи убедили царя потребовать сведений о состоянии имущества церквей, монастырей и дома патриаршего, с донесениями настоятелей, каких вещей и подарков требовал от них Никон. В то же время раскрыт был тайный архив Патриарха. Понятно, какое впечатление должны были произвесть на него известия о таких крупных обидах, как обвинение в растрате казны, вмешательство светских в духовные дела, осмотр его келий и бумаг. Никон в письме к государю горько жаловался на эти обиды и выражался тем резким и смелым языком, каким обыкновенно говорил в минуты душевного волнения и которому придавало теперь еще более силы сознание правоты своего дела. С особенным негодованием писал он об обыске, произведенном в его кельях, и горько жаловался на дерзость, с какою нарушены тайны совести, вверенные ему, как святителю [11]. Царь Алексей Михайлович не мог не признать справедливости Никоновых жалоб; но, с другой стороны, резкий тон письма, смелые и неумеренные обличения не могли не огорчить его: он сам признавался приближенным людям, как сильно "оскорбляют и досадуют его жестокие письма" Никона. Враги Никона, устроившие все это, торжествовали: им удалось разрушить добрые отношения между царем и Патриархом, возбудить между ними новые неудовольствия и сделать взаимные отношения их затруднительнее и запутаннее прежнего. Время между тем проходило. Царь оставался под влиянием бояр и хотя все еще не решался приступить к избранию нового Патриарха, но уже не делал попыток к сближению с Никоном; Никону, в свою очередь, труднее было теперь возвратить прежнее спокойствие; положение его становилось безвыходное, и теперь-то особенно явились те внутренние искушения, для борьбы с которыми нужна была великая нравственная сила. Напрасно думал Никон подавить поднимавшуюся внутри его бурю суровыми аскетическими подвигами, даже усиленными физическими трудами, разделяя их с работниками, работавшими при постройке Воскресенского монастыря.
Вскоре после того началось другое дело, не менее тяжкое для Никона. Тяжба с родственником царским, стольником Романом Бобарыкиным, которому монастырский приказ присудил землю, купленную Патриархом для Воскресенского монастыря, привела Никона в безмерное раздражение; он прибег к тому несчастному средству мщения, к которому, как он сознается, он обращался, "от тяжкия кручины огорчеваясь": он проклял Бобарыкина. Притом это несчастное дело Никон совершил каким-то особенным образом: он отслужил молебен, за молебном велел прочесть царскую жалованную грамоту на земли Воскресенского монастыря, как бы в свидетельство, что отнятая Бобарыкиным земля действительно составляет монастырскую собственность, и потом стал читать 108-й псалом, выбирая из него известные слова проклятия и прилагая их к "обидящему": да будут дние его мали, да будут сынове его сиры и жена вдова и проч. Бобарыкин сделал донос, что эти проклятия Никон относил к лицу государя. Чувствительный и очень набожный царь был, разумеется, огорчен этим известием до крайности. Назначено исследование на месте. В следователи избраны враждебные Никону бояре (князь Никита Одоевский и Родион Стрешнев) и несколько духовных лиц, между которыми первое место занимал Паисий Газский, легкомысленно принявший на себя судебную должность в чуждой ему Церкви, не имея от своего Патриарха не только полномочия, но даже и вида на свое звание.
Здесь суждено было Никону и Паисию, врагам прежде первого свидания, встретиться впервые лицом к лицу. Не станем исчислять всех наглых речей следователей (особенно Лигарида), обращенных к Никону, ни ответов Патриарха, не менее суровых и дерзких [12]. Хотя царь приказал вельможам-следователям обходиться с Патриархом Никоном со всем уважением, подобающим его сану, но они, окруженные толпами стрельцов и чиновников, распорядились Никоном по-своему: вместо вопросов предлагали ему укоризны и брань, запирали его в келье и живших с ним в монастыре подвергли пыткам. Никон доказал, что проклинал не царя, а обидящего Бобарыкина. "Я служу за царя молебны, — сказал он, — а не проклинаю его на погибель". Окружающие его монахи также подтвердили, что Патриарх за царя постоянно молится, а кого проклинал, они не знают. Итак, исследование не подтвердило доноса и только довело Патриарха до последней степени раздражения. Из донесения следователей, явно недобросовестного, царь не мог не видеть ненависти, преследующей Никона, и поспешил успокоить Патриарха своим расположением, потом послал ему подарки.
Но враги Патриарха не дремали: Паисий, в письме к царю, выставляя себя ревнителем Церкви и царской чести, писал, что для пользы Церкви и царя надобно снестись с Константинопольским Патриархом. Он же приготовил еще прежде вопросы о царской и патриаршей власти, не называя в них по имени Никона, но выбирая случаи из истории Никона в том виде, как представляла их враждебная сторона. Царь отправил вопросы не к одному, а ко всем патриархам. В 1664 году получены ответы, но в неопределенных выражениях: о самом Никоне не было ни слова. Конечно, все ответы имели ближайшее отношение к его делу и уполномочивали Собор русских пастырей действовать по отношению к нему самостоятельно; но все-таки они возбуждали сомнение, то ли именно сказали бы патриархи, если б их прямо спросили о Никоне, если б им с полной откровенностью изложили его дело. А Иерусалимский Патриарх Нектарий, хотя и подписался под определением Собора, но в особом письме просил царя за Никона; он писал, что ни в грамоте царской, ни в наказе послу не находит причин к строгому осуждению Никона, и умолял царя вспомнить заслуги Никона возвращением его к кафедре, не слушать возмутителей покоя и умирить Церковь [13]. Голос одного из замечательнейших по глубокой учености и ревности к православию восточных первосвятителей произвел сильное впечатление на царя; он внушил ему сомнения относительно действительной важности патриарших ответов в приложении к делу Никона, показал, что ответы в том виде, как они написаны, не могут привести дело к верному и несомнительному решению и что для этого нужно придумать новые средства. Царь решился пригласить самих патриархов в Москву, для личного присутствия на Соборе, который должен будет заняться подробным рассмотрением и решением дела о Патриархе Никоне. В ответ на царское приглашение Константинопольский и Иерусалимский патриархи отказались ехать в Россию по причине трудности путешествия и смутного состояния церковных дел в их собственных областях. Изъявили согласие отправиться в Москву два других Патриарха — Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий; последний бывал уже в России, именно во дни могущества Патриарха Никона, и был хорошо знаком с русским гостеприимством.
Когда горестный конец Никонова дела уже приближался, когда не оставалось уже, по-видимому, никакой надежды к примирению, лучшие из окружающих царя стали замечать в разговорах царских сожаление об участи, ожидающей бывшего его друга, и как бы возвращение к прежнему дружелюбию [14]. Царский постельничий, издавна расположенный к Никону, Никита Зюзин писал ему, что чрез ближних людей Артамона Сергеевича Матвеева да Афанасия Лаврентьича Ордына-Нащокина, государь приказал ему, Зюзину, отписать к Патриарху, чтобы он немедля приезжал в Москву и шел прямо в соборную церковь Успения. По прочтении письма, Никон, вполне уверенный в искренности Зюзина [15] и обнадеженный слухами о жалости, выражаемой государем, сказал: "Буди воля Божия, сердце царево в руце Божией, а я рад миру". Чтобы восстановить союз любви, Никон прибыл в Москву, прямо в Успенский собор, в день памяти святого митрополита Петра (21 декабря) во время утрени и послал звать царя на молитву. Это произвело сильную тревогу. Минута была решительная: от нее зависело или падение врагов Никона, или окончательное низвержение его. Враги убедили царя не принимать Патриарха и объявить, чтобы ехал обратно в Воскресенский монастырь. Огорченный Патриарх сказал вслух, что отрясает прах с ног своих там, где не принимают его [16]. Потом грамотою объявил согласие свое на избрание нового Патриарха, с тем чтобы оставлены были в ведении его построенные им монастыри, прощал всех оскорбивших его, разрешил как виновных перед ним епископов, так и бояр Стрешнева, Бобарыкина и подобных им, если они окажут раскаяние; желал также, чтобы не был запрещен ему доступ к царю и доступ к нему желающим посещать его. Но эти условия сильно не нравились враждебной стороне: пребывая на покое близ Москвы, Никон мог снова сблизиться с царем и сделаться опасным для тех, которые старались погубить его. Убедили царя положиться на решение Собора под председательством приглашенных патриархов, а письмо Никона оставлено без внимания.
В ноябре 1666 года прибыли, наконец, в Москву два первосвятителя Православной Церкви: Паисий, "милостию Божиею папа и Патриарх великого града Александрии и судия вселенной", и Макарий, "милостию Божиею Патриарх Божия града Антиохии и всего Востока". Под председательством самого государя открылся Собор, в котором, кроме обоих патриархов, участвовали четыре митрополита русских, шесть греческих (из Никеи, Амасии, Иконии, Трапезунда, Варны, Хиоса), один грузинский и один сербский, шесть наших и два греческих архиепископа, пять епископов, более пятидесяти архимандритов, игуменов и протоиереев; присутствовал и весь синклит царский. Заседания открылись 1 декабря 1666 года: царь сидел на высоком троне; патриархи занимали богато украшенные места. Торжественна была минута, в которую Никон, вызванный из своей обители и приготовившийся к суду причащением Святых Тайн и елеосвящением, явился уверенный в правоте своей, гордый и непреклонный, как прежде. Никакие убеждения не могли заставить его прийти без преднесения, по чину патриаршему, животворящего креста. Все присутствовавшие встали. Он прочел входную: "Достойно есть" — и сотворил отпуск; трижды поклонился царю, потом патриархам и всему освященному Собору. Но, не видя для себя места наравне с патриархами, не хотел сесть на указанное ему, которое было без возглавия и подножия, и стоя слушал обвинения в течение нескольких часов. Обвинителем явился сам царь. Весь взволнованный, в слезах, стоял он пред святителями, произнося обвинения на своего бывшего душевного друга, жаловался на самовольное удаление Патриарха, на восьмилетнюю церковную смуту по его вине, отрицал всякую вражду к нему со своей стороны. Если бы в эту минуту Никон решился сделать один добрый, уступчивый шаг, царь Алексей Михайлович, по всей вероятности, здесь же на Соборе искренно примирился бы с ним. Но крутой, чуждый смирения, неуступчивый нрав не допустил Никона сделать этого шага; он отвечал, что ушел от царского гнева, но в свою же епархию и патриаршества не оставлял. Царь представил Собору перехваченное письмо Никона к Патриарху Цареградскому и жаловался на бесчестие. Никон отвечал, что письмо это он написал духовно и тайно к своему брату, и не его вина, что написанное тайно делается явным.
На Соборе представлено множестно обвинений против Никона. Между ними одни были заготовлены еще прежде и были поводом к сознанию Собора и приглашению восточных патриархов; другие возникли во время самого суда. В числе первых обвинений были следующие: а) что Патриарх Никон самовольно, без благословной вины, оставил престол свой и пребывал в уединении слишком продолжительное время, от чего произошли в Церкви беспорядки; б) досаждал государю и не был ему покорен, митрополита Газского называл еретиком и мятежником; в) без соборного суда подвергал запрещению некоторых епископов и лишал их епархий; г) по удалении от патриаршего престола посвящал некоторых в духовный сан; д) будучи Патриархом, вмешивался в дела гражданские. К другим обвинениям, открывшимся на Соборе, относились следующие: е) когда был призван на Собор, по обычаю церковному, то пришел не смиренным обычаем; ж) унижал патриархов, говоря, что они не владеют древними своими престолами; з) отверг правила средних и поместных Соборов, бывших по седьмом Вселенском [17]; и) в письмах к патриархам православнейшего государя обвинял в латинстве, называл мучителем неправедным, говорил, что и вся Русская Церковь преклонилась к латинским догматам; й) живя в Воскресенском монастыре, многих людей наказывал не духовно, но мучил мирскими казнями; к) построил монастырь Воскресенский, назвав его Новым Иерусалимом, и таким образом надругался над святым названием; л) отнял многие вотчины для своих новоустроенных монастырей, распоряжался в этом случае самовластно и в ущерб имению монастырей, принадлежащих другим епархиям. Таковы были обвинения, которые читали Никону в Чудовской церкви, по окончании всех соборных рассуждений, — обвинения, вследствие которых он и был низложен.
Самое важное из всех обвинений, возведенных на Никона, основывалось на пагубных последствиях удаления его от пастырской деятельности — на "волнении и колебании Церкви, на умножении нестроений", словом — на расколе, который значительно усилился во время продолжительного вдовствования Церкви [18]. Действительно, с удалением Никона, преследовавшего зло, оно быстро оживилось и восстало с новою силою; те, которые были совершенно усмирены силою ума и воли Патриарха, теперь снова явились деятельными поборниками своих лжеучений, получив к тому полную свободу; вызванные снова боярами и, не видя здесь прежнего своего обличителя, они стали свободно развивать свою пагубную деятельность. Но в этом прискорбном явлении можно ли обвинять исключительно одного Никона? Не более ли виновными являются те, которые были причиною удаления Патриарха? Бояре стеснили чрез монастырский приказ деятельность патриаршего судного разряда, которому принадлежали дела по отношению к преступлениям против святости патриаршего сана, своими клеветами при дворе не дали ему докончить великого дела. Возвратив из ссылки в Москву главных зачинщиков раскола, они под видом ревности к старой вере, а в самом деле для успешного выполнения своих замыслов открыли широкий путь распространению раскола.
На последнем заседании Собора, в Благовещенской церкви Чудова монастыря (12 декабря 1666 г.) решена участь Никона. При этом печальном действии добрый царь не хотел присутствовать; не приняли участия в нем и достойнейшие пастыри того времени: Лазарь Черниговский, Симон Вологодский и Михаил Коломенский. Никону объявлено было, что он, от имени всех патриархов и Собора российского духовенства присужден к лишению святительского сана и заточению, с сохранением только звания простого монаха, в одной из пустынных обителей, "даже до последняго его издыхания, яко да тамо возможет плакатися своих грехов в безмолвии мнозе" [19]. Тщетно возражал Никон, что его осудили не в соборной церкви, где он восприял жезл пастырский, а в частной, монастырской и в присутствии одних клеветников его. Не удерживая своего негодования, называл он незаконным суд, произведенный "пришельцами и наемниками". Патриархи стали снимать с него клобук с жемчужным херувимом и драгоценную панагию. "Разделив их, можете поправить ваше рабское состояние", — произнес низложенный. Отправленный в Ферапонтов Белозерский монастырь, он не принял богатой шубы и других даров, присланных от царя для обеспечения его во время путешествия; велел сказать, что Никон ничего не требует. Садясь в сани, он говорил сам себе: "Никон, Никон! От чего же все это тебе приключилось? Не говори правды, не теряй дружбы. Давал бы ты богатые обеды и вечерял с ними, не было бы тебе этого".
Низложением Никона не окончилась деятельность великого Собора: окончив в 1666 году суд над бывшим Патриархом, Собор в следующем 1667 году произнес осуждение на упорных расколоучителей и их последователей.
На Соборе высказалась необходимость полного, всестороннего исправления церковного порядка, нарушенного по поводу исправления церковно-богослужебных книг Патриархом Никоном. Необходимость эта была тем настоятельнее, что неудовольствия и волнения дошли до открытого отступления от Церкви; духовенство усиливало эти волнения; священники, по выражению Собора, "вознерадели о всяком церковном благочестии и попечении", позволяли себе произвольные действия, противные правилам церковным, даже начали образовывать свои отдельные общества, не повинующиеся Церкви; мало-помалу стало развиваться мнение, что "ересьми многими и антихристовою скверною осквернены церкви и чины и таинства церковныя" [20]. В духовенстве усматривалось грубое невежество, невнимательность к своему делу, даже прямые нарушения обязанностей, происходящие от корыстного пользования местами, нетрезвость, неповиновение установленной власти; в среде монашествующих заметно было пренебрежение иноческих обетов и нарушение строгости монастырской жизни; в поведении народа — небрежное отношение к местам Богослужения, равнодушие к Таинству покаяния и другие признаки упадка истинного благочестия. На Соборе постановлены были и определения: а) ближайшим образом относившиеся к делу исправления книг и тех именно мест, которые были защищаемы раскольниками; b) определения, касавшиеся жизни и поведения духовенства и, наконец, с) определения, имевшие целью искоренить те беспорядки, которые замечены были в церковной жизни.
Определения, известные под общим наименованием определений Собора 1666—67 года, собственно суть: 1) определения Собора русских архиереев и высшего духовенства, бывшего под председательством митрополита Питирима в феврале 1666 года; 2) определения Собора русских архиереев и прочего духовенства вместе с восточными патриархами в 1667 году и 3) определения Собора русских пастырей под председательством новопоставленного Патриарха — Иоасафа II [21].
Приступая к решению вопроса о раскольниках и их заблуждениях, Собор счел нужным предварительно изложить свое мнение о трех предметах, имеющих значение "оснований" в деле о расколе.
Предметы эти суть: вопрос о патриархах греческих; о греческих богослужебных книгах; о Соборе 1654 года. Два первых вопроса возникли, конечно, не по сомнению в чистоте верований православных восточных патриархов и неповрежденности греческих богослужебных книг, а потому, что появились дерзкие отрицания со стороны раскольников. Предубеждения против Церкви Восточной, нужно заметить, уже с давних пор росли и развивались в народе русском. Несчастное положение Греческой Церкви под владычеством турок, заставлявшее греков обращаться к Западу, приводило некоторых из русских к неправильной мысли о том, будто Греческая Церковь впала в латинство и что греческие книги, печатаемые на Западе, утратили свой первоначальный православный характер и имеют отступления от Православия в духе западном. Предвидя и предчувствуя, что вслед за патриархом Никоном и другими пастырями Русской Церкви восточные патриархи выступят со словом обличения против них, отделившиеся не устыдились заподозрить восточных пастырей в неправославии и чрез это самое отрицали одно из важных доказательств, на которых утверждался Патриарх Никон в деле исправления церковно-богослужебных книг. Последовательно проводя свою мысль, раскольники признавали недействительными и определения Московского Собора 1654 года, и это именно потому, что в глазах Патриарха Никона и всей Русской Церкви определения эти потому и важны, что побуждения к ним были поданы со стороны восточных первосвятителей и утверждение и засвидетельствование важности этих преданий проистекли от них же. Прежде всего предложен был вопрос: как нужно думать о патриархах восточных? Остались ли они верными Православию, живя под властию магометан? Решая этот вопрос, Собор определяет: "Исповедовать святейших патриархов: Константинопольского, Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского по настоящее время пребывающими в Православии". Другой вопрос был: "Праведны ли и достоверны ли печатные книги греческие, употребляемые патриархами восточными и священниками в священнослужении?" В деле исправления церковно-богослужебных книг, как вначале, так и впоследствии, Никон всегда старался поставить на вид важность греческих книг; и когда дело было сделано и исправленные книги стали вводить в употребление, тогда каждая разность их со старыми книгами для людей неведующих казалась, по собственному их признанию, "латинской ересью". И так как такого рода сомнение стояло в связи с предыдущим, то и отцы Собора, опровергнув первое, опровергнули и второе; они единодушно определили, что "книги печатные и рукописные, которые употребляют святые патриархи и по которым исполняют славословие Божие и чины церковные, должно признавать православными и, следовательно, во всем принимать их". Когда таким образом единодушное определение Собора признало верность Православию Церкви Восточной и ее богослужебных книг, то само собою открывалось значение Собора Московского 1654 года: он "признан был православным, истинным".
Затем на Соборе было изложено мнение о тех основаниях, на которых думали утвердиться державшиеся раскола. Этими основаниями для расколоучителей были:
1) Собор 1551 года, известный под именем Стоглавого. Положения раскольников, опровергаемые Собором 1666—67 годов, почти все первоначально были высказаны уже на Стоглавом Соборе, и для раскольников постановления этого Собора были особенно дороги; они представлялись им в виде непререкаемых оснований древнецерковного учения; в Стоглаве представлены были доказательства для некоторых нерешительных раскольнических мнений; эти доказательства почти с буквальною точностию приводились раскольниками в борьбе против учения православного.
2) Житие преподобного Евфросина Псковского, в котором доказывается древность употребления сугубой аллилуйи в Церквах Русской и Греческой.
3) Свидетельство Мелетия и Феодорита в пользу двуперстного сложения.
4) Указание на Максима Грека, будто он учил читать и петь аллилуия сугубое.
5) После исторических свидетельств раскольники в основание своих положений приводили и собственные объяснения и рассуждения. Так, доказывая свое мнение о сугубой аллилуии, раскольники приводили в свое оправдание толкование, будто аллилуия значит то же, что и слава Тебе Боже.
В своих определениях Собор излагает свое мнение о каждом из этих оснований. Отцы Собора, признавая недействительными постановления Стоглава, приводимые раскольниками, указывали, что этот Собор не чужд был ложных мнений; погрешности допущены им "нерассудно", простотою и неведением, — внесено в церковное правило то, чего сами не могли хорошо понимать. Замечают даже, что это был только поместный Собор, так как в определениях своих не имел он сношения с Церквами Восточными, тогда как это надлежало сделать в силу единоверия Церквей. И это в обычае Восточной Церкви. Стоглав, не исполнивший этого обычая, есть только частный, поместный Собор, решения которого должны быть предоставлены на суд Собора важнейшего. Последний, т. е. "больший" Собор, может и должен исправить неправильности "меньшего" Собора. Присутствие самого царя не делает Стоглавый Собор равным Вселенскому, потому что характер Вселенского Собора есть именно тот, чтобы на нем — или сами непосредственно, или чрез своих представителей — были епископы всех Церквей, как это заповедует 2-е правило Карфагенского Собора. Заключительным выводом было то, что если Собор Стоглавый был поместный, то и постановления его можно отменять и изменять. Клятву, положенную на Соборе Стоглавом, Собор 1667 года разрешает и разрушает как безрассудную клятву, ибо, по замечанию отцов Собора, митрополит Макарий и его сподвижники на Соборе не только не соглашались с древними греческими и славянскими книгами, но и издали свои определения без сношения с Восточными Церквами. Суждение Собора о другом основании раскольнических мнений — "жизни Евфросина" — было такое же, как и о Стоглаве; Собор сделал подробное и полное опровержение мнения о сугубой аллилуйи. Не признали отцы Собора истинным и свидетельство Мелетия и Феодорита. А о свидетельстве Максима Грека Собор заметил, что это свидетельство не могло принадлежать Максиму, как человеку особенно мудрому и ученому, который не стал бы приводить мнения нетвердого и ни на чем не основанного. Наконец, и собственным рассуждениям раскольников Собор противопоставляет свои объяснения. Так, на толкование раскольников, будто аллилуия есть то же, что и слава Тебе Боже, Собор дает иное, правильное объяснение.
Так в своих определениях Московский Собор опровергает все основания, приводимые раскольниками в защиту своих мнений.
Далее, рассмотрев основания свои и раскольничьи, Собор рассматривает самый "предмет" отделения раскольников от Церкви Православной — богослужебные книги и исправление их при Патриархе Никоне.
По рассмотрении некоторых церковно-богослужебных книг. Собор высказал свое решение о "Служебнике" Патриарха Никона. Еще на Соборе 1651 года рассматриваем был Служебник, и в нем сделано было несколько поправок. В 1655 году на другом Московском Соборе Патриарх Никон, пользуясь присутствием Патриарха Антиохийского Макария, предложил снова на рассмотрение Собора Служебник; он был рассмотрен и одобрен. Вновь рассмотренный и напечатанный во время самого Собора Служебник Никона был утвержден. Другою книгою, обратившею на себя внимание Собора, была "Скрижаль". Русской Церкви недавно еще сделалась известною эта книга: когда Патриарх Никон просил восточных патриархов принять участие в исправлении книг, то Патриарх Паисий препроводил между прочим толкование на чин Богослужения, иначе Скрижаль, рассмотренную и одобренную, как он писал, на Соборе; так как в этой книге изъяснялся почти весь круг церковного Богослужения, то Собор определил воздавать ей особенную честь. Рассмотрена и одобрена была книга, которая хотя не принадлежала кругу богослужебных, но имела важное значение в деле полемики против раскола. Это "Жезл правления" Симеона Полоцкого [22]. Были рассмотрены и утверждены ответы Патриарху Никону (эпистолии), присланные в 1655 году Патриархом Константинопольским Паисием на те вопросы, которые предлагал Никон. Наконец, Собор издал свое решение о сочинении касательно сложения перстов при крестном знамении, — сочинении, обыкновенно предпосылаемом Псалтири следованной и другим церковным книгам; соборное определение запрещает веровать этому сочинению и повелевает уничтожать в печатных книгах, как "невежественное и нерассудное" [23].
Затем Собор обратил внимание на те "частные положения", содержавшиеся в богослужебных книгах, которые явились исправленными в новопечатных книгах, по сравнению со старопечатными. Таковыми были: а) чтение 8-го члена Символа Веры, б) крестное знамение, в) чтение так называемой молитвы Иисусовой, г) почитание четвероконечной и восьмиконечной формы животворящего креста и д) хождение посолонь.
Все эти частные положения, как составляющие главный предмет разногласия Православия и раскола, уже очень известны; поэтому мы только перечислим вкратце самые определения Собора. Излишнее слово в 8-м члене Символа Веры "истинного" Собор определил опустить. Вместо двуперстного сложения при крестном знамении Собор определил употреблять троеперстное, как древнее и всеобщее, и при этом отличает образ перстосложения при крестном знамении и при пасторском именословном благословении. В Иисусовой молитве вместо слов "Боже наш" раскольники читали "Сыне Божий". Отцы Собора не осуждают и той, как читают раскольники, но только утверждают свою, как "соборную и общую", а особенно "секущую меч на еретики арианы". Вместо исключительного почитания раскольниками восьмиконечного креста с надписанием "се Агнец Божий" и адамовою головою Собор определил воздавать равное почтение и четвероконечному кресту и этот последний изображать на просфорах, назначаемых для жертвенного Агнца. Наконец, раскольники защищали ошибочный обычай — хождение посолонь, которое действительно предписывалось в старопечатных книгах при некоторых священнодействиях. Восточные патриархи замечали на Соборе, что ходить по направлению к западу не согласно с Восточною Церковью. Поэтому согласно с обычаем Церкви Восточной и Древнерусской Собор отверг раскольническое мнение и определил, чтобы хождение с плащаницею, мощами, хождение вокруг купели при крещении, вокруг аналоя при Таинстве брака совершалось по направлению к востоку.
Из всех рассуждении и определений Собора выходило то общее заключение, что церковно-богослужебные книги исправлены законно и правильно и остались вполне верны древнецерковному Православию и что, следовательно. Церковь, принимающая в употребление эти книги, также православна. На этих общих выводах держится и то постановление, что те, которые не принимают новоисправленных книг, не признают их православными, равно те, которые не почитают православною Церковь, принимающую таковые книги, должны быть почитаемы "раскольниками". Чтобы подействовать на упорных страхом церковного наказания. Собор присовокупил к этим общим постановлениям и угрозы: "Аще кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится святой Восточной Церкви и сему священному Собору или начнет прекословить и нам противлятися: и мы такового противника данною нам властию от Святого и Животворящего Духа проклятию предаем"... Вследствие таких определений бывший протоиерей Аввакум, поп Лазарь, чернец Епифаний, диакон Феодор и др. преданы анафеме как противники Православию.
Эта анафема доселе производила и производит сильное действие на старообрядцев: они утверждают, будто бы начало отделения их от Церкви последовало вследствие произнесения Макарием, Патриархом Антиохийским, в Москве в 1666 году и Московским Собором 1667 года клятв на содержащих старые обряды, и что клятвы произнесены прежде, а потом последовало отделение. Они как будто не видят или, лучше сказать, не хотят видеть, что клятвы Собора суть не что иное, как приговор или осуждение, произнесенное Собором на людей, уже показавших себя противниками Церкви, и именно на них, а не на обряды, защитниками которых они себя выставили, потому что отделение расколоучителей от Церкви последовало прежде 1667 года, как ясно видно из наглых поступков и писаний зачинщиков раскола. Самое учреждение "правил единоверия" неоспоримо доказывает, что Православная Церковь не осуждает строго разности в обрядах, но отсекает от себя анафемою тех, которые из-за обрядов отделяются от единства церковного. Припомним слова приснопамятного нашего святителя, митрополита Московского Филарета: "Изреченное Собором 1667 года проклятие положено на не покоряющихся святой Восточной Церкви и священному Собору, на противников, яко еретиков и непокорников. И следственно вступившие в мир и соединение со святою апостольскою Церковию, поелику сим являют, что они не суть противники, то по самой силе определения Собора 1667 года должны быть разрешены и разрешаются и пребывают свободны от изреченного тем Собором проклятия. При сем надлежит принять во внимание, что писанное в книге Стоглава о знамении честного креста и о сугубой аллилуйи и о прочем Собор 1667 года хотя и нашел несходным с древними греческими и славянскими харатейными книгами, и сего не одобрил; но, однако, на сию книгу и на писанное в ней и на упоминаемое в ней Собор своего проклятия не положил, рассуждая, что писано то по неведению и что составившие описанный в сей книге Собор не были противниками Церкви. И потому святейший Синод не против суждения Собора 1667 года и благословно вступившим в соединение и мир со святою апостольскою Церковью, по снисхождению, разрешает обычное для них употребление выше упомянутых и прочих подобных обрядов [24].
[1] Так свидетельствовали даже иностранцы, недовольные недостатком веротерпимости со стороны Никона. Писатель книги "Stephanus Razin" говорит: "Nicon autocritate et prudentia egregius" (12).
[2] Против Никона были Стрешневы — родня царя по матери, Милославские — родня первой супруги царя, Морозов — царский свояк, первая супруга царя Марья Ильинична, составитель Уложения князь Одоевский, бояре Долгорукий, Трубецкой, Салтыков и др. Семен Стрешнев до такой степени ненавидел Никона, что назвал его именем собаку и выучил ее подражать патриаршему благословению. Все эти люди зорко следили за Патриархом, ловили всякий случай, где он слишком резко выставлял свою власть или давал волю своему гневу.
[3] Денисов в "Винограде Российском" приписывает епископу Павлу следующие слова, начертанные будто бы им вместо подписи под соборным деянием 1654 года: "Аще кто от обычных преданий святые кафолические церкве отъимет, или приложит к ним, или инако развратит, анафема да будет. Сверх того Денисов утверждает, будто бы Павел Коломенский на Соборе победоносно обличил Никона в посягательстве на искажение Православной веры. А между тем на подлинном деянии Собора 1654 г., хранящемся в Синодальной библиотеке под № 379, видим подпись Павла со следующею припискою: "А что говорил на святом Соборе о поклонех, и тот устав харатейной в оправдание положил зде, а другой писмяной". Оказывается, таким образом, что Павел, епископ Коломенский, вместе со всеми присутствовавшими на Соборе архиереями признал настоятельную нужду исправления церковно-служебных книг и чинов, и только сделал возражение по вопросу о поклонах в четыредесятницу: обстоятельство, очень важное для первоначальной истории раскола. (Деяние Московского собора 1654 года. Изд. Братства святого Петра митрополита. Москва, 1873.). Что касается до низложения и заточения Павла, то Никон поступил если не совсем законно, то совершенно справедливо, как доказали последствия.
[4] Так, Полоцкий Богоявленский монастырь, зависевший непосредственно от патриарха, без его согласия был отдан в управление новопоставленному местному епископу Каллисту; определялись игумены и священники именем государя, помимо патриаршей власти.
[5] Вот для примера один случай: когда торговый человек Иван Щепоткин за пятьсот пудов меди, взятые из его лавки для колокола, заверстал патриаршею мягкою рухлядью, Никон так разгневался, что, по собственному выражению его, "того ради преобидения Ивана проклял". Также проклял он и Стрешнева за кощунственное обучение собаки
[6] Впоследствии, когда происходили допросы об отречении Патриарха (всех показаний было взято по этому случаю более 60), митрополит Крутицкий Питирим показал, будто Никон говорил, что, если помыслит вперед быть Патриархом, то пусть будет анафема. Никто из остальных свидетелей не подтвердил этого показания: одни говорили, что совсем не слыхали, другие не помнят, чтобы Патриарх произносил клятву особенно, чтобы говорил: буду анафема. Еще ризничий патриарший Иов показал, будто Никон говорил в своей речи, что его называли иконоборцем за то, что правит книги, и хотели побить камнями; прочие свидетели не подтвердили и этого показания (Сочинение Н. И. Субботина: Дело Патриарха Никона", с. 20). При изложении печальной судьбы Никона мы много пользовались этим превосходным исследованием.
[7] Неизвестный сочинитель Аввакумовой жизни говорит, что спустя 6 лет (после 1654 года, следовательно, в 1660 или 1661 году), Аввакум был возвращен в Москву и даже был принят ласково самим царем. Аввакум скоро начал здесь жарко проповедовать свое учение; духовное правительство просило царя обуздать Аввакума; царь посылал Семена Стрешнева советовать Аввакуму, чтобы молчал. Аввакум "чрез верных своих" подал царю просьбу, чтобы Никон лишен был патриаршества. По настоянию духовенства царь сослал Аввакума в Мезень.
[8] Питирим действовал уже как подвластный Патриарх, без всякого сношения с Никоном. Когда в неделю Ваий Питирим совершил известный обряд "хождение на осляти", Никон, почитавший этот обряд исключительно принадлежащим Патриарху, написал царю, что Крутицкий митрополит "дерзнул олюбодействовать седалище великого архиерея всея Руси".
[9] Современник его, известный Лев Аллацкий, в 1645 году писал к другу своему Бертольду Нигузию: "Панталеон Лигарид три года назад удалился из Рима в Константинополь для посещения своего отечества Хиоса и для распространения в той стороне римской веры". Еще прежде того Лигарид издал при книге Неофита Родина, соученика своего в Риме, "Апологию Петра Аркудия", известного своими ревностными трудами на пользу унии в юго-западной России и между греками. В таком же духе писаны и другие сочинения Лигарида (Прибавления к Творениям Отцов, 1862 (Статья о Паисии Лигариде А. В. Горского, с. 135 и след.).
[10] О том, что Патриарх Нектарий отлучил Паисия от Церкви, несомненное свидетельство находится в изданном недавно письме Патриарха Досифея к царю Алексею Михайловичу (Записки Археологического Общества т. 2). Здесь вины Паисия, за которые он подвергся отлучению, не обозначены точно, сказано только, что он имел "многие и великие вины и согрешения"; можно догадаться из письма, что одною из таких вин было расположение Паисия к латинству (Дело Патриарха Никона, с. 50).
[11] "Худые моего смирения вещи повелел еси взяти, яже суть в келии осталися, и письма, в них же многое таинство, его же никому же от мирских достоит ведати. Понеже попущением Божиим и вашим государским советом с освященным Собором избран бых, яко первый святитель, и многое ваше государево таинство имех у себя, такожде и иных много, овии требуще совершенного отпущения грехов своих, написующе своима рукама и запечатлеюще подаша ми, да яко святитель имея власть по благодати Божией, данней нам от Пречистого и Животворящего Духа, власть на земли вязати и решити человеческие грехи, разрешаху им грехи, их же разрешити никому иному и ведати подобало, мню, ниже самому тебе великому государю. И дивлюся о сем, как вскоре в таковое дерзновение пришел еси, иже иногда страшился еси на простых церковных причетников суд наносити, якоже и святые законы не повелевают, ныне же всего мира иногда бывша аки пастыря восхотел еси грехи и таинства ведати и не сам точию, но и мирским попустил еси, им же дерзающим бесстрашно на таковая, не постави Господи во грехе, аще покаются. Вскую ныне наши судятся от неправедных, а не от святых? Но слышим, яко сего ради бысть, да Писания святые десницы твоея не останется у нас, еже писал еси, жалуя нас богомольца своего, любо почитая великим государем и проч. не по нашей воли, но по своему изволению. Не вем, откуду сие начася; помню тобою великим государем такия начатки явишася. Понеже ты, великий государь, писал тако и в грамотах твоих государевых во всех, и в отписках изо всех полков к тебе, великому государю, так писано, и во всех делах, и невозможно сего испразднити. Да потребится зло сие и горделивое, проклятое проименование, аще и не моею волею сие бысть. Надейся на Господа, яко нигде не обрящется моего на сие хотения или веления, разве лживого сочинения, его же ради днесь много пострадах и стражду Господа ради от лжебратии, их же уста полны суть горести и льсти, под языком их неправда. Еще же и самого тебя, великий государь, молю, престани Господа ради туне на мя гневатися. Солнце, речеся, во гневе вашем да не зайдет. Аз же ныне паче всех человеков оболган тебе, поношет и укорен неправедно. Сего ради молю тя: претворися Господа ради и не дай мне грешному немилосердия, не попусти истязати моя худые вещи; убойся глаголющего: "им же судом судите, осудитеся, и ею же мерою мерите, возмериться вам" (Дело Патриарха Никона, с. 182—186).
[12] Никон называл Паисия "вором, нехристем, самоставленным мужиком". Паисий сказал Патриарху: "Я пришел из настоящего Иерусалима, в котором пролил Спаситель пречистую кровь Свою, а не из твоего лжеименного Иерусалима, который не есть ни ветхий, ни новый, а третий, сиречь грядущего антихриста". Бояре злобились и бранились; они донесли царю, "только бы он (Никон) был не такова чина, и мы бы и жива его не отпустили".
[13] Патриарх Нектарий писал к царю: "Просим священное ваше величество, чтобы вы не преклоняли слуха своего к наветам людей завистливых, любящих мятежи и возмущения, особенно если такие будут из духовного сана. Свидетельствуюсь Богом, что нас весьма огорчили случившиеся в Российской Церкви соблазны... Несогласие и возмущение в Церкви страшнее всякой войны, ибо раздирает нешвенную одежду Христову, которой не разделили и воины во время страдания Христова. Вы знаете, что в теперешнем положении, когда Церковь наша находится под игом рабства и колеблется, как корабль, обуреваемый волнами, в одной вашей Российской Церкви мы видели, как в ковчеге Ноя, прибежище благочестия и мира. Ныне же кто внушил вам отвращение от этого блага? Для чего отвергаете первое достояние? А первое достояние есть мир... Если Кир Никон после вторичного приглашения не согласится возвратиться на свой престол, то извольте поступить с ним по правилам положения, что будет совершенно правосудно; ибо неприлично столичному городу быть без духовного пастыря. Итак непременно должно или его возвратить, или другого возвести на его место; однако ж гораздо лучше вашему величеству возвратить его, по вышеприведенным причинам" (Дело Патриарха Никона, с. 80—81).
[14] К этому времени почти все жизнеописатели Никона относят посылку от него Воскресенского архимандрита к царю, прибывшему в Савинский монастырь. В ответе своем Никону царь называет новый монастырь его Новым Иерусалимом, а самого Никона "великим государем". Но все эти обстоятельства относятся к другому времени, а именно к 1657 году: тогда царь после освящения деревянной церкви и Воскресенской обители (18 октября), отправился в Савин монастырь и оттуда препроводит Патриарху это письмо или грамоту 20 октября с присланным к нему архимандритом. Желающие могут видеть сказанную в старинной копии, сохраняющуюся вместе с прочими в архиве Воскресенской обители.
[15] Зюзин и прежде неоднократно советовал Никону о примирении и вел с ним постоянную переписку. По исследованию о причине внезапного приезда Никона в Москву суд признал Зюзина виноватым, и "за такую лютую дерзость, что своим письмом Церковь поколебал и на помазанника Божия солгал и людей возмутил, бояре приговорили казнить его смертью. Но великий государь по прошению своих благоверных чад пожаловал, на милость положил: смертно его не казнить, а только сослать в Казань, на службу, да поместья отдать ему на прокормление". Замечательно, что лучшие люди в Думе боярской: Матвеев. Ордын-Нащокин, Ртищев — были друзьями Никона.
[16] На это полковник стрелецкий сказал: "Мы прах сей подметем". А Никон отвечал: "Сметет вас сия небесная метла", указав на сиявшую в то время комету.
[17] Когда Никон в запальчивости не признал этих правил и выразил сомнение в Православии показанного ему греческого Номоканона, патриархи сказали: "По нуждам и диавол истину исповедует, а Никон истины не исповедует".
[18] Обвинение это было выражено так: "Яко оставлением престола сотвори Церковь святую вдовствовати 8 лет и 6 месяцев, в неже между патриаршества время блазнишася его ради мнози, и явишася раскольницы и мятежницы Православной Русской Церкви, лестными своими ученми погубившие многие души" (Древняя Российская Вивлиофика, ч. III, с. 404).
[19] Дополнении к актам историческим т. V, № 102, с. 459.
[20] "Священники новопечатных книг начали гнушатись и по ним божественные славословия не исполняют. Могущии же по домам своим начата держати вдовых священников без благословения архиерейского" (Там же, с. 460 и 461).
[21] Впрочем, все эти определения имеют одинаковую силу и достоинство: все они утверждены и собственноручно подписаны восточными патриархами и всеми членами великого Собора 1667 года.
[22] Эта книга особенно замечательна потому, что состоит в опровержении челобитных, заключающих в себе полный свод всех раскольничьих положений, которые прежде того появлялись отрывочно и по чacтям.
[23] Дополнение к актам историческим № 102. т. V, с. 462—472.
[24] Грамота на yстроение единоверческой церкви святого Николы, данная Филаретом, митрополитом Московским, 20 сентября 1854 года (Сведения о единоверческих церквах, Москва, 1858, л. 24).